Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Тебе уже объяснено, – с суровостью отрезал кощей. – Хотел бы услышать – услышал. Но ты ничего не слышишь.

От напряжения, с которым К. удерживал себя в неподвижности, у него задергались на спине мышцы. Он почувствовал явственное предвестие судорог.

– Снимите меня отсюда! – взмолился он. – Я хочу слышать… я услышу… снимите!

Какая долгая пауза разверзлась ответом на его мольбу. Казалось, ей не будет конца.

Потом одна из рук у кощея медленно пришла в движение, поднялась, замерла, как если б он тяжело решал, что с нею делать дальше, и вот, с той же медлительностью, с какой поднималась, рука нарисовала в воздухе перечеркивающий крест.

Береты, исчезнувшие из поля зрения К., как закрепили его на «троне», возникли около К. вновь. Замки проклацали, ремни просвистели, освободив руки, ноги, торс, – настала свобода. К. хотел подняться – и не смог. Тело не слушалось, отказывалось повиноваться.

Улыбка тайного довольства (которую он все же не смог скрыть) прозмеила губную складку кощея.

– Помогите ему, – приказал он беретам.

К. взлетел в воздух – так береты взяли его из кресла. Если бы они его сейчас отпустили – он бы упал: мышцы на ногах не способны были держать тела.

– Слабак, – сказал кощей. – Средневековые люди часами на нем сидели, пока пощады запросят!

У К. не было сил ответить. Он только старался не отвести взгляда от кощея. Может быть, я слабак, но ты на моем месте не был, говорил он кощею взглядом.

– Есть желание полежать, отдохнуть? – спросил кощей.

Подвох в его голосе был несомненен. Он торчал в кощеевом вопросе циклопической щепастой занозой, которую нельзя не заметить. Но К. счел возможным не обратить на нее внимания. Есть такое желание, согласно кивнул он в ответ на вопрос кощея. Лечь – это ему сейчас хотелось больше всего.

Шелковистая улыбка довольства снова прозмеила губы кощея.

– Исполним желание? – неторопливо переметнул он взгляд с одного берета на другой. И, сам себе отвечая, кивнул, отдавая тем самым беретам распоряжение: – Исполним.

Немедленно К. был стронут беретами с места и вынужден двинуться куда они его повели. Где боком, где выжимая его перед собой, береты пролавировали между пыточными орудиями и подвели К. к просторно разметнувшейся среди других орудий широкой, поместительной дыбе. Она бы точь-в-точь напоминала собой грубо сколоченную из крепких плах, обнаженную до своего деревянного скелета кровать с отнятыми спинками, если бы не поперечные валы в изножье, посередине и изголовье этой «кровати» с отходящими от них длинными отполированными древками рычагов, косо взметнувшимися над страшным ложем, толстые, канатные веревки обвивали валы на концах в несколько оборотов и, пропущенные под настилом ложа, связывали валы в единый механизм.

Голос, только что не желавший слушаться К., вернулся к нему без приложения к тому каких-либо усилий. И такой силы голос, такой полноты!

– Вы с ума сошли! – взревел К. Забился в руках беретов – но лишь заставил их отметнуться в стороны. – Вы что! Нет!..

– Запел, – донеслось до его слуха брезгливо-довольное резюме кощея. – Соловей… Укладывайте, – последовало через секундную паузу новое его повеление.

Прекративший было сопротивляться К. возобновил свои потуги вырваться. Тщетно! Он натурально взлетел в воздух – чтобы в следующее мгновение уже распластаться на плахах и валах ложа. И вот его руки были закинуты за голову, притянуты веревкой к валу в изголовье, и, точно как руки за головой, ноги были накрепко привязаны к валу в изножье. Проклацали замки ремней, перехлестнувшие К. грудь и бедра, его притиснуло к дыбе так – не пошевелиться.

К. лежал затихший, ощущая всем телом деревянную твердость ложа, и не дергался больше даже внутренне. Он смирился. Оставалось принять свою судьбу и постараться, если от него это зависит, удержаться от какого-нибудь срама… он боялся недержания мочи, а то, может быть, и не только мочи. Это было бы уже совсем позорно.

Лицо кощея возникло над ним. Так близко, так отчетливо увидел К. во всевластном полумраке пыточной его обтянутый кожей костяк лица – каждая кость ясна, рельефна, и так на этой землистой коже внятны контуры пигментных пятен, густо обсыпавших лицо.

– Готов? – спросил кощей. – Захрустят сейчас суставчики. Полезут косточки из гнездышек. До тридцати сантиметров человек увеличивается в росте. Вон каким большим станешь!

К. смотрел на него снизу и не отвечал. Только теперь не потому, что язык не повиновался ему. Кощею хотелось вытянуть из него какие-то слова? Так он не должен был услышать от К. никаких слов.

Лицо кощея в ожидании ответа еще повисело-повисело над ним и, двинувшись вверх, исчезло из поля зрения К.

– Давайте, ребятки, – услышал К. обращенные к беретам слова кощея. – Не торопясь. Чтоб проникся. Чтоб получил наслаждение! Чтоб в лучшем виде!

Должно быть, береты налегли на рычаги: К. почувствовал, как шелохнулся, стронулся с места, прошоркнул по коже вал под спиной. В предуготовлении к боли у К. вздернулся подбородок, глаза ему закрыло, словно кто-то незримый задернул веки, как шторки. Вал под спиной снова продрал кожу. Но странно: вытянутые веревками руки и ноги К. остались без движения, их не потянуло… Что это значило?

К. открыл глаза.

И тотчас над ним вновь возникло лицо кощея.

– Не опрудился, слабак? – спросил кощей. – Болван стоеросовый. Приготовился он… Не собирается никто тебе жилы рвать. Нужно твои вопли слушать! Недоумок.

Жизнь возвращалась к К. – будто просеивался через игольчатое отверстие песок в песочных часах. Тонкой сыпучей струйкой, почти незримой. И все же возвращалась.

– Благо-да-арствую, – проскрипел К. Каждое слово давалось так, словно язык весь был в заусеницах, как неопрятные ногти, и они цеплялись за нёбо. – По-олежал. От-до-охнул…

– Мразь! – снова вырвалось у кощея. Он отступил от дыбы. – Ты шуточки… шутковать решил? Дошутился!

Безмолвный кивок его головы означал команду беретам освободить К. от пут. Минута – и К. был развязан, поднят с дыбы, принят беретами под локти… Теперь он не оказывал сопротивления насильственному обращению с собой даже в душе. Он был покорен теперь, как последний фаталист, готов безропотно принять все, что пошлет судьба, – у него не было возможности ни переломить ее, ни переиначить, ни переиграть.

Орудие, к которому его подвели береты, – это был тот «стул», который К. заметил еще раньше; его невозможно было не заметить: так высоко возносился он своей странной, похожей на стойку спинкой, такой странный, непонятный навес-набалдашник высился на самом верху спинки. Вблизи сейчас стало видно, что «стул» напоминал медицинский ростомер с откидывающимся сиденьем внизу, чтобы измерять и в полный рост, и сидя, только сиденье здесь было не откидное, а как у обычного стула, разве что очень узкое и короткое, словно детское, и с него, как и со спинки-стойки, плоскими змеями свисали многочисленные ремни с бляхами металлических замков на концах.