Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Тут, – приблизившись губами к микрофону, коротко сообщил кощей в микрофон, когда динамик на удивление членораздельным голосом вопросил его: «Что?»

– Видим, – отозвался динамик с той же членораздельностью. Должно быть, кроме открытого взгляду звонка с переговорным устройством, где-то незримо присутствовал и глазок видеокамеры.

Последовавшее мгновение тишины пресеклось раздавшимся в дверном чреве мелодичным боем отщелкнувшегося магнитного запора. Створки медленно поначалу, но все ускоряясь и ускоряясь, начали отходить друг от друга.

И чем дальше они отходили, тем большее потрясение охватывало К. Ему вообще даже показалось сначала, что перед ним выход на улицу. Мягкий свет раннего вечера стоял за дверьми, легкие мережные облачка туманили садящееся солнце, воздух был наполнен теплой пастелью – лето являло себя глазу во все своей прелести и красоте. Шелест листвы помн и лся К., нежное журчание ручья, негромкий, словно притушенный, птичий гомон.

Но створки расходились шире, шире, открывающаяся картина стала ясна в подробностях, и стало понятно, что никакая это не улица. Однако имитация летнего раннего вечера была изумительна, и с изумительной достоверностью был воссоздан в возносящемся ввысь на добрый десяток метров просторном зале кусок природы: зеленое всхолмье, несколько пальм с обернутыми в серый лохматящийся войлок стволами, оливы с созревающими плодами. Светящаяся, летяще-ажурная мраморная ротонда стояла на вершине всхолмья, неутомимо трудился, сливая со своего распахнутого широкого лепестка звонкую завесу воды массивный римский фонтан. И птицы пели, да. Не запись из динамиков, настоящие, – перепархивали с дерева на дерево, простреливали воздух стригущими пулями. Густая, газонной высоты трава переливалась малахитовым шелком.

Но не первозданен и девствен был этот кусок природы. И не только ротонда с фонтаном свидетельствовали о том. А и присутствие людей. Сколько тут человек находилось? Десять, пятнадцать, двадцать? От двери и с первого взгляда точно не определить. Но все же скорее двадцать, чем десять, а может, и больше. Длинный низкий стол, застеленный белой скатертью, был накрыт полуподковой под оливами, и вокруг него, облокотившись о подушки, полусидели-полулежали люди в тогах – как тот, благодаря которому К. был извлечен из пыточной. В отдалении от стола, у разных его концов, обреталось еще несколько человек – эти были на ногах и одеты в туники, перехваченные на поясе широкими ремнями. Двое в туниках выдавали их общее назначение здесь: склонившись к возлежавшим за столом, они помогали им обслужить себя – справляя обязанности официантов. Но сейчас что они, что их собратья по обязанностям, как и те, что возлежали, будто застыли в том действии, в котором их застало открывание дверей, и все, как один, были обращены взглядами в одну точку: на расходящиеся створки.

Что это было такое? Кто были эти люди? Что за пикник древнеримских патрициев? И зачем его доставили сюда? Уж не для того же, чтобы накормить!

Створки дверей разошлись тем временем на расстояние, которое позволяло пройти вовнутрь, не толкаясь, хоть целой шеренгой. Кощей шагнул на малахит травы за порогом, сделал несколько шагов, остановился и повелительно оглянулся на береты за спиной К. Тотчас К. вновь почувствовал на лопатках деревянные ладони беретов и, подчиняясь их неумолимому напору, влетел внутрь.

Вдали со своего ложа у стола поднялся и двинулся по направлению к входу один из тех, что были в тогах. К. казалось, это тот, который извлек его из пыточной, но, хотя очки у него на носу сохранились, понять наверняка не мог. Вот если бы на его месте была сейчас привереда с ее дальнозоркостью… Он подумал о ней, и его будто обдало кипятком: только этого не хватало, как такая мысль могла прийти ему в голову?!

Беретов за спиной у себя К. не чувствовал. Он оглянулся – впихнув его в это пространство с искусственным уголком природы, сами они остались за порогом. Створки дверей между тем уже шли навстречу друг другу, готовясь сомкнуться. От беретов в суживающемся проеме осталось по плечу и половине лица, вот лиц не осталось, вот уже не осталось почти ничего от плеч… и береты исчезли совсем. Створки сомкнулись. Только сейчас, изнутри этого пространства, наполненного птичьим пением, журчанием воды, дальним гомоном голосов у стола, мелодичного металлического боя магнитного замка, запечатавшего дверь, до слуха не донеслось.

Кощей стоял на шаг впереди К., не двигаясь, и даже словно бы вытянулся во фрунт – явно не смея идти дальше и ожидая, когда тот, что в тоге, направлявшийся к ним, подойдет.

Стоял, ждал, одетый во все чужое, но все подобранное точно по его размерам, как если б сшитое на заказ, и К. И это под землей?! – думалось ему. Да, конечно, он понимал: под землей. Но что за немыслимая фантазия – устроить под землей такой уголок природы? Немыслимая, невероятная фантазия!

Направлявшийся к ним с кощеем человек приблизился настолько, что К. своим близоруким астигматическим зрением видел наконец, как ему и казалось с самого начала, – это тот самый, что приходил в пыточную. Складки его тоги, подбиваемой на каждый шаг коленями, всколыхивались и ходили ритмичными легкими волнами, присогнутая левая рука, несшая на себе один из концов тоги, ходила вперед-назад с тою ритмичностью, с какой опытный всадник поднимается-опускается в седле вслед бегу лошади, – с удивительной привычностью и естественностью нес он на себе эту одежду древнеримских патрициев.

Оживший патриций остановился, не доходя до них нескольких шагов, и, манкируя кощеем, воззрился на К.

– Ну… ладно. Ничего, – проговорил он, осмотрев его с ног до головы. – А с рожей, рожей что? – словно лишь сейчас заметил кощея, перевел он взгляд на того. – Что это за рожа? Вы его мордой по бетонному полу, что ли, возили?

Коросту на лице К. имел в виду, несомненно, патриций.

– Понятия не имею, откуда у него эта красота, – сухо, но с отчетливой почтительной угодливостью откликнулся кощей. – Таким поступил.

Словно бы тычок под диафрагму почувствовал К. Хотя, казалось бы, ничего уже не должен был чувствовать. Как о каком-то бревне говорил о нем кощей. О предназначенном для продажи товаре, поступившем со склада с таким вот, к сожалению, скрытым брачком…

– Ну… ладно, – снова изошло из ожившего патриция. – Идем.

– Идем, – скупо прошевелил бровями кощей, обернувшись к К.

К. тронулся за ними. Как он мог не пойти. Товар не может распоряжаться собой. Куда нужно владельцу, туда товар и перемещают. Пусть у этого товара две ноги, и он может перемещаться сам.

Стол и прислуживающие в туниках – все по-прежнему были обращены взорами в сторону их группы. К. все так же не мог разобрать лиц, но неудобные, не располагающие к долгому пребыванию в них позы, в которых застыли возлежащие у стола, свидетельствовали, сколь сильно они возбуждены. Жаркое, распаленное нетерпение читалось в неудобных позах возлежащих. Что за интерес представлял для них К.?