Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

— Не обязательно, — говорю. — Просто хотел убедиться, что он не попал в историю.

— Сейчас.

Спустя четверть минуты в трубке раздается глухой голос Седого.

— Ленька, короче, она меня не пускает.

— Ну правильно. Ложись спать.

— Я ей объясняю. Что я ухожу на-все-гда, и мое решение незбы… незыблемо, а она говорит: «Завтра поговорим». А я решил — сегодня. В смысле, я давно решил. Хватит! У меня нервы тоже не провода телеграфные, не фиг на них сидеть!.. Но она упрямая, как водка.

— Хорошо, — говорю. — Ложись спать. Завтра поговорим.

— И ты туда же!

— И я, Цезарь. Пока. Даю отбой.

«Упрямая, как водка», — сказал он о ней.

Я прекрасно понимаю логику этой фразы. Знаю, о чем он. Танилюк всегда похмелялся. Но по утрам его организм водку не принимает. Я неоднократно наблюдал, как он опорожнял стакан, но водка рвалась наружу. Он осторожно вырыгивал ее в стакан, помутневшую… Он матерился и вновь отправлял содержимое стакана в глотку. Снова начиналась борьба. Иногда он ее выигрывал, иногда нет. Но не сдавался!

Думаю, что он был куда упрямей, чем водка.

Под утро мне снилась какая-то ересь. Будто прихожу домой и слышу — кто-то в ванной. Я-то уже знаю кто. Врываюсь, а там никого. Слышу, на кухне. Я туда, и там нет Сони. Никого нет. В комнате! Я в комнату! Где она? И как ей удается перемещаться незамеченной. Чертовщина…

Замахавшись ловить Соню по квартире, я будто бы прилег на диван. Голова разболелась. Прилег, глаза прикрыл… и услышал Сонин голос над собой:

— Вставайте, граф, зовут из подземелья.

Я открываю глаза и действительно вижу стоящую надо мной Соню. И это не сон. Я проснулся.

— Вот тебе раз, — говорит. — Ты что — проспал? Почему ты не на работе?

— Во-первых, меня уволили. А во-вторых… Какой сегодня день? Воскресенье?

— Суббота.

— А во-вторых, мне снова на работу аж послезавтра. Но в другом качестве.

— Ничего не поняла. В общем, ты сегодня дома.

— Я тоже мало что понимаю. Например, откуда у вас ключи от квартиры.

— Это мои ключи.

Я привстаю, опершись на локти:

— Что значит — мои? Откуда?

— До тебя эту квартиру снимала я. Два месяца. А потом Михаил Николаевич повысил плату. А деньги у меня кончились, я и по старой плате не могла. Вот я и переехала к подруге в общагу. Но у них там вторую неделю нет воды.

— Ясно, — говорю, — ясно. Но ведь, съезжая, вы должны были отдать ему ключ.

— Я и отдала.

— Тогда каким образом…

— На старый Новый год я потеряла ключ. Позвонила Михаилу Николаевичу. Он сделал другой, отдал его мне. А спустя месяц я нашла тот, первый.

— Где?

— В сумочке. — М-да…

— Допрос окончен? Можем идти завтракать?

— Можем. Иди, мне надо одеться. Я решил тоже перейти на «ты».

— Стесняешься? — спрашивает она.

— Представь себе, — бурчу в ответ.

— Надо же! Как вламываться ко мне без стука в ванную — пожалуйста! — никаких стеснений.

— Я не знал, что там ты.

— Какая разница. Кто бы там ни был, интеллигентные люди прежде, чем войти, спрашивают разрешения.

— Чего ты, — интересуюсь я, — хочешь? Она усаживается в кресло.

— Справедливости.

— Да ради бога. Отбрасываю одеяло, встаю…

— Я так и знала. Любишь спать голым?

— Почему бы нет. Если один…

— Я тоже. Если не одна.

Одеваюсь. И мы отправляемся на кухню. Завтракать.

На завтрак Соня сварила гречку, пожарила гренки с яйцом, открыла банку с кабачковой икрой.

Сидим, кушаем. Я изредка поглядываю на нее исподлобья, изучаю.

— Ты не похожа на приезжую.

— Не похожа, — соглашается она. — Я местная. — А зачем, — спрашиваю, — квартиру снимала?

— Жить негде. Папу удар хватил. Парализовало. Мама за ним третий месяц ухаживает. А я его таким видеть не могу. Больно и страшно.

— Другими словами, сбежала от проблем и ответственности. Думал, она обидится. Оскорбится. Или начнет оправдываться. А она только кивает в ответ.

— Да, — говорит, — сбежала.

Я удовлетворен и слегка разочарован. Я готовился к атаке, а противник спокойно вывесил белый флаг и тут же забыл о моем существовании.

Был у меня в юности знакомый философ. Отстаивал идею замкнутого круга. Якобы каждый человек всю свою жизнь движется по кругу. Совершает одни и те же ошибки, сближается с женщинами определенного типа, делает судорожные попытки вырваться из этого порочного круга, и те, кому удается, — попадают в другой круг, затем пытаются вырваться из него, попадают в следующий и, по сути, движутся по кругу. Примерно так.

Но я не об этом. Сам философ был забавен. Что бы я не утверждал, он тут же занимал противоположную сторону и спорил со мной часами, спокойно и аргументированно.

Тема спора не имела значения. Его занимала сама дискуссия. Игра ума. Эквилибристика мысли.

Я мог сказать простую ничего не значащую фразу, к примеру:

— Ну и погодка, аж жить не хочется.

И он принимается уверять меня в том, что именно мое настроение окрашивает погоду в мрачные тона, а не наоборот.

Доходило до смешного. Однажды я заметил, между прочим, что не люблю костлявых женщин. Он стал доказывать, что на самом деле — люблю. Закончилось все тем, что он меня убедил. Плавно подвел к тому, что ненависть — есть последняя степень любви, как грязное есть последняя степень чистого.

Мне очень нравилось бывать в его обществе. Обожал я с ним вот так посидеть и поспорить на отвлеченные темы.

Мягкий голос Сони выводит меня из области преданий:

— Насколько я понимаю, то кресло раскладывается?

— Да, это кресло-диван.

— Так, может, я у тебя переночую. Месяц-другой. Я говорю:

— Ночуй. Она говорит:

— Могу готовить, стирать, убирать и поддерживать видимость беседы.

— То, что надо.

— Могу с тобой переспать.

Я делаю вид, что всерьез обдумываю ее предложение, потом отвечаю:

— Это не обязательно.

— Жаль, ты как раз в моем вкусе.

— Спасибо.

— Тебе спасибо.

Соня смахивает со стола на ладонь крошки и отправляет их в рот.

— Тогда делаем так, — говорит она, — я звоню Чичикову: он поможет мне с переездом. Вещей у меня немного, но помощь не помешает. Кстати, сразу предупреждаю, я во сне пою. У тебя есть слух?

— Ну так… комси-комса…

— Тогда все в порядке. У моей соседки абсолютный слух. Так ее раздражает не то, что я пою, а то, что фальшивлю. Ох, она намучилась, она похудела на нервной почве, за что, кстати, даже не поблагодарила. Но теперь я хоть буду за нее спокойна. Дело в том, что она склонна к суициду. А таким людям только повод дай… По себе знаю. В пятнадцать лет я чуть вены не вскрыла, узнав о том, как погибла Мата Хари…

Я на нее смотрю и улыбаюсь.

— Ты чего? — спрашивает.

— Да вот думаю: кого ж держат в сумасшедшем доме, если ты здесь.

— Мама тоже уверена в том, что я сумасшедшая. А я — наоборот — слишком нормальная. Просто делаю, что хочу, говорю, что думаю.