Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

Перекусив бутербродами, открываю ноутбук, вхожу в Интернет и читаю все, что нахожу о «Новой премии».

Оказывается, ее вручают пятый год. И в прошлом году действительно за первое место дали десять тысяч долларов, за второе — пять тысяч, за третье — две с половиной.

Прочитав об этом, я сразу же осознал, что хочу, очень сильно хочу одержать победу. Пусть все бессребреники в мире объединятся и вдвоем осуждают меня — плевать! Мне нужны эти деньги! Я безработный, в конце концов. Снимаю квартиру. Ненавижу ездить в общественном транспорте. Люблю дорогие рестораны. Я уж не буду касаться такой деликатной темы, как алименты и долги.

Нищета, даже загримированная под бедность, угрожает свободе художника. Творческий человек работает не благодаря безденежью, а вопреки ему. Это настолько очевидная вещь, что я не стану тратить время и силы на лишние аргументы.

Талант должен быть голодным?.. Лживый, бесстыжий лозунг, запущенный издателями и литературными агентами. Вот кому выгодно держать нас в черном теле.

Сытость и праздность! Вот что должно сопутствовать моему творчеству.

Я пишу почти пятнадцать лет. Достойно выдержал испытание временем. Хочу пройти испытание «золотым тельцом». Верю, что пройду его с честью.

Правда, десять тысяч — не такая уж и большая сумма, но полгода-год можно жить припеваючи. Жить ни в чем себе не отказывая, не парясь о деньгах, и кропать потихоньку, кропать в свое удовольствие.

Заварив кофейку, выхожу на балкон.

Весна все-таки наступила. Набухли почки на деревьях. Распускаются цветочки и мужики. Женщины помолодели. Похорошели девушки. Из-под одежды проклюнулись девичьи пупки. Оголились шеи и стройные ноги…

Конец марта делает свое похотливое дело. Вижу, как один лохматый пес покусился на честь другого местного пса, породы Лабрадор. Однако тот оказался псом гетеросексуальным и, рыча и кусаясь, гонит лохматого по двору.

Я не работаю каждый день. Не пишу. Но каждый день об этом думаю. Могу неделю обдумывать всего лишь пару строк, а потом сажусь и крою почти набело несколько страниц. Затем перечитываю, черкаю, сокращаю… на следующий день или в тот же — если есть еще время и желание — переписываю все от начала и до конца, красивым почерком… И вновь проходит пару дней, я обдумываю следующий кусок… Параллельно могу обдумывать другую вещь, в совершенно ином жанре.

Есть еще записные книжки. В них я записываю все, что может пригодиться в будущем. Видимо, будущее не наступило. Почти ничего не использовал я из моей копилки.

Сажусь за письменный стол с твердым намерением «поработать». В ту же секунду раздается звонок в дверь, пронзительный, как зубная боль.

Иду открывать. На пороге Танилюк. На нем зеленая рубашка и потерявшие всякий цвет мятые брюки. В руках пакет.

Его опухшее лицо расплывается в неуверенной дрожащей улыбке:

— Мир вашему дому…

— Здорово, — говорю. — Проходи.

Выглядит он паршиво. Мешки под глазами, а в самих глазах тусклый блеск затаившегося безумия. Рыжая седина посеребрела, теперь он седой абсолютно, в свои сорок два года.

Проходим на кухню. Он деловито вынимает из пакета джентльменский набор столичного алкоголика: пачка сигарет, полтора литра томатного сока, плитка шоколада и, конечно, бутылка водки.

— Это зачем?

— Здрасьте! — возмущается он. — Необходимо обмыть твой переезд.

— Обмывай сам. Я не хочу.

— А что случилось?

— Обязательно должно что-то случиться, чтобы человек бросил пить?

— Да, должна быть веская причина. Цирроз. Сдача анализов. Любовь. Когда я влюбился, я, наоборот, начал пить. Давай выпьем за любовь?

— Зря стараешься, — говорю. — Или пей сам, или отстань. Он открывает бутылку.

— Есть рюмки?

— Есть чашка. — Дай две.

— Убирайся!

— Вторую — для сока.

Я ставлю перед ним две чашки.

— Знаешь, я ушел из дому, — сообщает Седой. — С опозданием на пять лет. Давно уже надо было решиться. А я терпел, тянул, надеялся, что все наладится. Глупо. Если люди и меняются, то только в худшую сторону.

— Почему?

— Потому что они стареют.

— Ты ушел с концами?

— Да, поверь, я никогда в жизни к ней не вернусь. Хватит!

— А что, — спрашиваю, — произошло?

— Весь день, часов пять, она пилила меня, читала нотации, даже оскорбляла, провоцируя меня и пытаясь втянуть в перепалку с ней. Она же без скандала не может. Скандалы заменяют ей секс. Так вот, значит, с самого утра она доставала меня, но я упорно хранил молчание, уставившись в телевизор. Она извергала целые монологи, а я был нем, как дохлый окунь. Наконец она не выдержала, у нее сдали нервы, она подошла к телику и выдернула шнур из розетки! Я встал, дал ей в морду и ушел.

Он наливает. Выпивает. Запивает.

— А вещи?

Седой меняется в лице:

— Твою мать… Я ничего с собой не взял… Ушел в чем был…

— Ну ты даешь…

— Ничего страшного. Я сейчас съезжу назад!

Он повторяет нехитрую процедуру: наливает, выпивает, запивает.

— Может, уже завтра?

Седой отрицательно машет головой.

— Только сегодня. Нужно покончить с этим раз и навсегда.

Он закуривает и встает из-за стола.

— Ничего не убирай. Я скоро вернусь.

— Уверен?

— Да. Возьму костюм, рубашки, джинсы, плавки… И Библию.

— Библию?

— В ней я прячу заначку.

— Почему в Библии?

— Потому что такая ведьма, как моя, никогда в жизни туда не полезет.

Он уходит.

Чувствую, что самым правильным было бы отправиться вместе с ним, но трезвым я плохо переношу выпивших людей.

Ладно, успокаиваю себя. Ничего с ним не станется.

…Седой ушел около пяти, а сейчас уже полдесятого.

Не то чтобы я сильно за него волнуюсь, он взрослый мужик, и я ему не нянька, но все-таки на душе «скребутся кошки». Живем в страшное время. Убить могут за вшивый мобильный телефон. Да что там телефон! За бутылку убивают.

Он был не особенно пьяным. Но я прекрасно знаю Танилюка. Он же будет заглядывать в каждый бар по дороге. А в такой ситуации силы могут закончиться раньше, чем деньги.

Нет у нас культуры пития. Пьем без меры. Что попало. Мешая водку, пиво и коньяк. Почти не закусывая. Зачем такого убивать, чтобы ограбить? Достаточно подождать — сам свалится.

Хотя мы народ стойкий, закаленный… Уже и сил никаких нет, и сознания, в общем, тоже, и речь бессвязна, но мы доходим, доползаем до родного порога. «Здравствуй, мама, возвратился я не весь».

Тем не менее, решаю убедиться, все ли с ним в порядке.

Вначале звоню ему. Глухо. Тогда звоню Джульке — его забитой жизнью супруге.

— Привет, — говорю. — Седой пришел?

— Приперся, — отвечает. — Час назад. В разобранном состоянии.

— Спит?

— Ага, его уложишь. Позвать?

Она пытается подавить в себе раздражение, старается не демонстрировать его мне, но голос все равно выдает ее истинное отношение.