Олег Ермаков - Песнь тунгуса

— Вот проруха, — проговорила она хрипло.

— Эй! Есть тут кто еще живой?! — громко и властно закричали с улицы сквозь собачий лай.

— Ты и мертвых побудишь, — сказала старуха.

В дом вошел человек. Это был отец Кита в черном полушубке, милицейской цигейковой шапке-ушанке с кокардой посередине.

— У тебя ребяты? — громко вопрошал он. — Конькобежцы?

— Здеся они, хде же еще, прикорнули, — отвечала старуха.

— Все четверо? Эй, спортсмены! Полинка, Лидка!

— Да, да, — сонно и испуганно отвечали те с печки.

— Вот вам и да. Учинили шухер по всему поселку. Все вас ищут. Мать с ног сбилась. А они на печке жопы греют. Серега! — гаркнул он. — А ты, паршивец? Чё-о, не в уме еще? Скоро в армию пойдешь, мазурик! А все хаханьки, побегушки наперегонки с собственной дуростью. Чего вы сюда убежали? Мишка! Мальчакитов! Живой? Тунгус! Еще и тебе утопнуть не хватало. Совсем порода переведется. Дурачье…

Песчаная Баба исподлобья наблюдала за расхаживающим по избе милиционером. Он остановился, взглянул на нее.

— Еще песком не засыпало тебя тут?

— Песок бесконвойный, — ответила бабка с вызовом. — Куды хочет, туды и течет. Вам бы там всем легче стало, ежли б засыпало.

— Болтаешь много, — сказал он со злостью.

— А хде бы тада твой сыночек согрелся? Дявчонки?

Милиционер метнул взгляд на сына.

— А, балда!.. Ладно, потерявшиеся, собирайтесь. Я на машине.

Девочки слезли уже с печки, натягивали куртки, садились и надевали коньки. Мишка тоже обулся. И Кит. Наблюдавший за ними милиционер усмехнулся.

— Вот бы прогнать вас по льду назад, впереди машины!

Песчаная Баба остро глянула на него и покачала головой.

— Ну, вперед! — скомандовал милиционер, увидев, что все уже оделись. — А тебе, старая, все ж таки спасибо, что приютила.

И первыми двинулись к выходу девочки, балансируя, стуча лезвиями и иногда цокая. Следом пошел Кит, он был в ботинках, коньки нес в рюкзаке. Последним уходил Мишка. Песчаная Баба шла за ним. Готовясь переступить порог, Мишка потерял равновесие, взмахнул руками, Песчаная Баба поддержала его, провела рукой по груди, животу.

— Шшш! Держись молодцом, не падай, — проговорила она и легонько подтолкнула его в спину.

И Мишка вышел. Вскоре под лезвиями заскрипел песок. Они ехали по лесной дороге, фары выхватывали стволы сосен, лиственниц, склоны. Потом справа распахнулись ночные дали Малого моря.

В поселок они добрались глубокой ночью или даже, скорее, ранним утром. Сразу завезли в дом фотографа Адама Георгиевича Мишку.

Дверь была открыта. Мишка старался не стучать «ластами». Сразу сел на табуретку и принялся расшнуровывать ботинки. Вскоре послышалось осторожное постукивание, и в кухню вышла Перламутровая. Мишка различил ее в темноте. Сняв куртку, шапку, он прошел в комнату. Здесь, конечно, было намного теплее, чем у Песчаной Бабы. Мишка начал раздеваться, сидя на диване и косясь на кровать с Адамом Георгиевичем. Перламутровая вошла в комнату следом за Мишкой. Адам Георгиевич дышал прерывисто, потом дыхание его выровнялось. Мишка залез под одеяло, вытянул гудящие ноги, расправил уставшие плечи… Да все тело ныло. Давно он не бегал хорошенько. Эта прогулка будет тренировкой к предстоящему забегу через море.

Мишка блаженствовал под одеялом. Адам Георгиевич так и не проснулся. Перламутровая затихла. Как будто и не было ледяного солнечного полета вместе с девчонками и неповоротливым Китом. Не было разговора под Березой-Звездой с черноволосой Лидой, чье второе имя еще неизвестно. И они не ели мороженых ленков в доме Песчаной Бабы, засыпанном лагерными песками… О-ё, Ираиндя туриндун… туриндун… В богатырской Ираиндя-земле… А дальше он вспомнить не мог.

Очнулся Мишка оттого, что его кто-то грубо тормошил. Открыл глаза и увидел Кита.

— Ну, самое, сколько ты будешь спать?

Мишка протирал узкие глазенки, щурился.

— Собираешься ты через море или уже п-передумал? После вчерашнего? — спрашивал настойчиво Кит.

— Не-а, а что? — наконец пробормотал Мишка.

— Ничего, — отозвался Кит. — Надо спешить. Батя умотал в Иркутск по делам на самолете.

— Самолет уже был?

— Был и сплыл, — ответил Кит.

Мишка почесал затылок, нахмурился. Хотел спросить про девчонок, но как-то язык не поворачивался.

— С батей улетела и мать, — продолжал Кит, — ей надо городскому врачу показаться. Ну а я, самое, один на хозяйстве. Давай по-берому вставай, пожрем у меня. И я тебя, так и быть, отвезу на метеостанцию. Оттуда тебе прямая дорога на Крестовый мыс. Если, конечно, ты не сомлел. Не сомлел, орочон?

Мишка покачал головой. Перламутровая недовольно квохтала, глядя на ребят. Мишка одевался.

Кит ходил вдоль стен и мрачно рассматривал фотографии, что-то бубнил под нос. Мишке снова пришлось надевать коньки. Кит ухмыльнулся.

— Снова копыта? А где обутка?

— Под лодкой.

— Сразу заедем, — сказал Кит.

Мишка окинул взглядом кухню Адама Георгиевича, задержался на портрете девушки, смотревшей как будто из-под воды. Из комнаты показалась Перламутровая.

— Ко-ко-ко, — проговорила она задумчиво.

И Мишке вдруг жалко стало отсюда уходить, этот дом, его хозяин в ночном колпаке, фотографии, курица, неясная история — все словно магнитом притягивало, цеплялось, не отпускало. Даже и прикрытый газетой завтрак на столе. Старик позаботился о том, чтобы Мишка не остался голодным. Но Мишка даже не притронулся к завтраку. Он потянулся было к газете, но тут затарахтел мотоцикл, раздался сигнал, и Мишка махнул на прощанье курице и дому и вышел, заковылял на коньках, таща чемодан.

Чемодан сунул в люльку, сам сел сзади Кита, кое-как пристроив ноги в коньках, и мотоцикл, взревев, покатил по бесснежным улицам Хужира. Подкатили к рыбозаводу, пыхтевшему трубой, благоухавшему омулями и сигами. Мишка доковылял до лодки, наклонился и нащупал свои ботинки, а обуви девочек уже не было… Он сразу переобулся, с облегчением ступил на землю, ощутив ее прочность, огромность.

— Ну, замотали тебя коньки? А прикинь, как бабы на шпильках ходят? И всю жизнь, если в городе. Адская тоска, — проговорил громко Кит сквозь рокот мотора.

Мишка занял свое место, мотоцикл развернулся лихо под взглядами куривших у причала мужиков и помчался по улице. Лаяли собаки. Зимнее солнце тускло освещало крыши и окна Хужира, дымы.

Они зашли в дом Кита.

— Садись и рубай, самое, — велел Кит, указывая на стол.

— Сам давай тоже, ага, — сказал Мишка.

Кит отмахнулся и ответил, что уже «заправился под самое не могу, не хочу и не буду». Он смело закурил в доме.

— Полинка санки там оставляла мне, — проговорил Мишка, усаживаясь за стол.

— Они уже здесь. Чё тебе еще надо? Веревка. Есть. Ножик есть? Может, дровишек сколько-нибудь захватишь? Старый чайник я тебе найду. Перекусишь в дороге-то, самое? — деловито спрашивал Кит. — Ну, наворачивай. Чего, ухаживать за тобой, да? Вон в кастрюле щи. Там пельмени. Черемша в банке. Хлеб. Варенье. Давай, кто знает, когда еще похаваешь по-человечески.