Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Нас не разбудят более
праздники
буден.
Кончились чуда.
Чуда больше не будет:
Цветик-самоцветик пожух и осыпался.
Золотую рыбку поджарили на сковородке.
Мальчик-с пальчик стал домушником.
Золушка устроилась в массажный кабинет.
А Старик Хоттабыч подался в моджахеды.

Обрыдел мне прогулок пост,
Дворов маршрут постылый.
И я ушёл туда, где мост
Нацелился в пустыни.

Многоэтажки за спиной
Тревожно вслед глядели –
Им ведомо – за Неве-Ной
Конец цивильной цели.

И по шоссе, что в никуда
Ведёт, - здесь это часто, -
Я шёл, минуя города,
Где окопался частник.

Пустыню сменят пустыри,
А пустыри – пустыня,
И к ночи лезвие зари
Метафорой застынет.

В зыбучем мире поплавок,
Я плыл, безадресный ходок,
Когда же шаг мой изнемог,
И я уткнулся лбом в отрог,

И погасил созвездья Бог
Последние, -
Из мрака,
Из ничего,
Явился друг,
Я здесь живу, сказал мне друг,
Пойдём ко мне, сказал мне друг,
Ты, брат, устал, однако…

И был ночлег при холодке,
И стопка, и закуска,
И тишина накоротке,
Как пёс у ног этруска.

И был я частью бытия
В тот миг мой не убогий…
Как хорошо, что есть друзья
В конце твоей дороги.

У друга, моего седого друга,
Скончалась тихо старенькая мать.
Ушла туда, откуда не позвать
Теперь её. Где слепо всё и глухо.
Казалось, что уж… - прожит век немалый,
Казалось, нет естественней конца…
Но как рыдал он! Как, друзья, рыдал он,
Не пряча слёз, не отводя лица.
Мой друг хирург. Он видел всё.
В тельняшках
Матросов в разбомблённых поездах…
Бинт, как бушлат, рванувши нараспашку,
Хрипел братишка на его руках…
…Обманчив мир больничного покоя,
Там кровью пишет жизнь стальной стилет.
Там тридцать лет на белом поле боя
Врач в поединках, где дублёра нет.
Там чувства прячут за семью замками,
Расходуя скупее, чем бальзам.
Там сдержанность, воспетая веками,
Познала цену крови и слезам…
… Мой бедный дух безверием стреножен…
Но этот жёсткий мир не безнадёжен:
Я видел, как над матерью своей
Рыдал навзрыд мужик, седой еврей.

Красивая!.. Я целый час
Гляжу на женщину в трамвае,
И не слежу, куда кривая
Меня ведёт на этот раз.
Давно бы надо выходить,
Но позабыты все без счёту
И остановки и расчёты,
И – прервана земная нить!
А ей, красивой, хоть бы что!
Чуть отрешённо, как мадонна,
Плывёт над бытом монотонным
Недосягаемой мечтой.
Стою, бесплотен и рассеян…
Чего мне сердце настучит? –
Пустырь ли розами усеять?
Махнуть ли на далёкий Север
Или немецкий изучить!
Да и вообще: как дальше жить?
Я б и кондуктору сказал,
Я б и начальству нафискалил:
Ни за какие чтоб глаза
В трамвай таких вот не пускали!

Я слышал – мост шепнул реке:
Не верь, что сердце в куржаке!
Гирлянды эти – серебро!
Я для тебя берёг добро.
Куда струишься ты? Постой!
Я всей распахнутостью –твой!
Но шепчет речка: «Седина!
Я в молодого влюблена!
За поворотом, в паре вёрст
Встал в полный рост ажурный мост!
Я и во сне и наяву
В его объятия плыву.
Ну, что ж, валяй, счастливый путь!
И мост упрямо выгнул грудь.
Он сам бы, преданный реке,
За ней пошёл бы налегке.
Но знает, что и тот, другой,
Дугой не дрогнет над рекой, -
Мостам никак нельзя в бега:
Без них кто свяжет берега!

Если б мне сказал волшебник:
Назови одно желанье
– И оно свершится!
Что бы,Что бы я сказал в ответ?
Я сказал бы: дай в награду
За любое испытанье
Пережить мне снова утро
В восемнадцать бывших лет!
Я прошёл бы на рассвете
Старым Визовским бульваром,
Бескорыстный, беззаботный,
Беззаветно-молодой,
Я б опять влюблялся в ветер,
В звон трамвайный, в сталеваров,
В пар белёсый, в шелест вёсел
Над бестрепетной водой.
Вы, наверное, поймёте:
Это – как весна по жилам!
Как мелодия, в которой
Всё понятно и без слов.
Всё, как тайное признанье,
Где про что б ни говорили,
И про что бы не молчали,
Всё выходит - про любовь!

Я искал на кладбище еврейском
Тот последний на земле приют,
Где живых, как на плацу армейском,
Неживые поимённо ждут.
Время щедро к небу всходы мечет.
Вот, неприхотлив, как тамариск,
На краю пустынного безречья
Тихо вырос новый обелиск.
Что поделать, все мы канем в тленье,
Не доделав, кто избу, кто стих,
Оставляя наши сожаленья
Вам, как будто мало вам своих…
Потеснится и для нас планета,
Лишь сойдём с орбиты на витке,
Только жаль, что не венок сонетов
Ляжет на прощальном бугорке.
Времена не лечат, а калечат,
- Пропускают через жернова,
Наши расставания и встречи,
Речи, недомолвки и слова.
Где теперь ни доброго, ни злого,
Друг лежит. Молчит, и не молчит…
Он знавал глагол живого слова, -
Мог им жечь, и мог других лечить.
Раненный, изрезанный, - обрыскан
Ветрами Гулага, Он причал
Мог бы обрести под обелиском
На земле своих однополчан.
Дней ячейки, как сквозные раны,
Все навылет, и другой страны
Заполняем рваные прораны
Строчками, что им сочинены.
Пел он о долинах и о взгорьях
Северной и средней полосы,
И не рифмовал впустую горе
С морем – для изысканной красы,
Все глаголы, как им полагалось,
Падали взрываться и стихать,
И склонялось время, и спрягалось
По законам русского стиха.
Всё успел он. Всё, что надо, спето.
И судьба поверена в строке.
Но печаль моя на поводке:
На могиле русского поэта
Надпись не на русском языке.

Я верил в «можно» и верил в «нельзя»,
И в заповедь «не солги».
У меня, Слава Богу, были друзья,
И слава Богу, враги.
Дружба, к твоим припаду ногам
За то, что верной была.
Спасибо тебе! И – спасибо врагам
За мудрость уроков зла.
Я кончил тем, с чего вышло начать:
Не менять на шестёрки ферзя.
И не быть трепачом, где надо молчать,
И кричать, где молчать нельзя.
Салют, ностальгия! Тебя хвалю
Не за то, что позволила выжить,
А за то, что открыла мне: я люблю
Сильнее, чем ненавижу.

Здесь засушье царит, здесь безводье вокруг,
Здесь за год не дождёшься и капли дождя.
Но из дома мой друг всякий раз выходя,
На себя надевает спасательный круг.
Вал девятый встаёт за квартирной стеной,
В перекатах житейских засаду тая.
Друг боится, – накроет житейской волной,
И душа захлебнётся в волнах бытия.
Вот опять я гляжу: подавляя испуг,
На крыльце он влезает в спасательный круг.
Беззащитный, как в бурю скорлупка-челнок,
Погружает себя в пешеходный поток.
Я бы тоже, как он, не чурался лихвы.
Но я дома безвылазно, день изо дня.
За порог – ни на шаг! Потому что, увы, -
Износился спасательный круг у меня.