Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Не я, а мною запрягали
Семейный радостный возок,
И дружно все в него сигали,
Кто мог идти, и кто не мог.
Был неумел, но строг возница,
И в гору гнал, и под уклон,
Когда же вырубался он,
То часто я, един в двух лицах,
Бывал и конь, и коногон.
Я был и гладкий, и шелковый,
Но даль тоской изъязвлена,
И сбиты в кровь мои подковы,
И стёрты холка и спина.
Эх, разогнаться б в три аллюра,
Да в три креста, да в стенку – хрясь!
Да так, чтоб затрещала шкура,
И связь времён оборвалась…
И пусть сочится сукровица,
Да распадается душа…
Со мной с последнею зарницей.
Придут проститься кореша.
Покроют круп коня попоной.
И вслед споют за упокой,
Как молодого коногона
Везут с разбитой головой.

Вышла из бассейна. Прямо на бикини
Натянула форму. Скромный, отвернись! -
Пятна полушарий на груди богини,
Пятна полнолуний -
Словно лепки фриз.

А за миг до мига, гибко и степенно
Из воды всходила, ослепив рассвет…
Говорят, так было, где морская пена,
Дерзкое сравненье? Но другого нет!

Не волной играя, галька шелестела,
И не ветер с моря подавил свой вздох, -
То братва глядела вслед остолбенело.
И я тоже, грешный, не смотреть не мог.

Нет, не уступала той, другой Венере
Ни лицом, ни жаром бёдерных излук.
Только той, безрукой, можно в полной мере
Было быть, а этой… – ей нельзя без рук.

Мало ли какие у красоток цацки…
Этой нужны руки, чтобы всё впопад:
Брать одной рукою - вещьмешок солдатский,
А другой рукою – УЗИ, автомат!

Бог сердце мне дал, но единого мало:
Одно, без подмены, тягло.
Оно и любило, оно и страдало,
Писало судьбу, что мне жизнь диктовала,
Без черновиков, набело…
Ах, если б имел я три сердца-кресала,
Считал бы, что мне повезло:
Одно бы любило, другое – страдало,
А третье бы просто жило.

Не очень веря в тишину,
Граница шума сторонится,
Но окулярами бойницы
Она приветствует весну.
Здесь всесезонный мин посев,
И блокпостов стальные трисы,
И на нейтральной полосе
Шестиконечные нарциссы.

Праздник детства – сады да баштаны,
И - фортуной южных даров –
Золотые звёзды каштанов
В колдовском аромате костров.
Их, - любви горячие знаки, -
Раздавал я, за горстью горсть.
Не с того ли в любой ватаге
Я всегда был желанный гость.
Пусть наивный и голоштанный.
Чуть блаженный, что твой монах,
Я дарил вальяжно каштаны
Тем, кто был всегда при штанах.
Хитрованам всегда казалось.
Что мы слугами к их двору…
Пусть казалось, - скрывая жалость,
Я подыгрывал в их игру.
Не хвалюсь крутым бескорыстьем,
Не заслуга дня, что он день,
В мире юрком, шустром, искристом
Есть такие, кто любит тень.
Как понять, что не жаден ливень,
Что щедра на влагу река,
Что дарящий чудак счастливей
Одаряемого чудака.
А каштаны жарят не боги.
И, таская их из костра,
Я в ладонях прятал ожоги, -
Донкихотом любви и добра.
Нам судьба сулит перемены.
И надежд привычный парад,
Поселяет в краю Ойкумены
Новый взгляд на людской расклад.
Но, меняя годы и страны,
Я для тех, кто ловок, как спрут,
Продолжаю таскать каштаны
Даже там, где они не растут!

В лице золотистою рыбкой
улыбка, как чудо, сверкнёт!
Встречайте пришедших улыбкой!
Спешите! (Притворство – не в счёт.)
Пускай вы нагружены кодом
забот, как двугорбый верблюд,
забудьте про ваши заботы, -
вам ангелы ласку зачтут.
Обложен угрюмою данью
ваш гость, деликатно дыша,
смолчит. Но печальною гранью
его заостриться душа.
Быть может, он вам, как смятенье.
надежду последнюю нёс
и вашим сердечным мгновеньем
в нём всё б, что тонуло, спаслось.
А вы… вы не двинулись с кресла,
вы сухо кивнули ему,
и в нём ничего не воскресло,
и канула искра во тьму.
Спешите, спешите, спешите.
Делитесь душевным теплом.
Спешите, спешите, спешите, -
не будет ни до, ни потом.
Настанет недужная старость,
грядёт суетливая прыть,
и всё, что в душе залежалось,
захочется вдруг раздарить.
Но там, в торопливости зыбкой,
к сомнительным целям спеша,
другие пройдут без улыбки,
и не разомкнётся душа.
Откуда, с какой подготовки
узнают, что встарь на земле
улыбка была, как стыковка,
дрейфующих душ-кораблей?

Зачем стремимся в иные дали?
Чего мы в далях тех не видали?
Там, впереди, нас никто не ждёт, -
Но сладко думать наоборот.
В блаженном трансе, в слепой нирване
Я рвусь из быта, как бомж из рвани.
Кому – работа, кому – зевота,
А мне охота – до Нетивота.
Там, слышал, снята на счастье квота.
И будто кто-то там ждёт кого-то.
Стою не в Лиме и не в Корее, -
В небрежном темпе переминаюсь,
Здесь ездят мимо одни евреи.
Стою на тремпе и дурью маюсь.
Вот бы не думал, что мне – не климат,
Что все евреи, и каждый – мимо.
Ведь мне всего-то до Нетивота
И Нетивот-от он рядом, вота.
Тут между небом и мной – не крыша,
Тут между небом и мной – жаровня,
А я, ведь, братцы, с Урала вышед,
И местным кожа моя не ровня.
- А вы случайно не с Нетивота?
Спросил кого-то… В ответ – зевота.
Я умный, гордый, друг Ипокрены,
Но – мимо «форды» и «ситроены».
Погоду грею. Непостижимо:
Алё, евреи! Пошто вы мимо?
И завожусь я с пол-оборота:
Ну, ведь не лопнет у вас рессора!
Я здесь топчуся уже семь сорок,
А Нетивот-от, за сопкой, вота!
Мне виден город с моей высотки…
Земное нечто в туманной дымке,
Машины мчатся. А в них – красотки.
Израильтянки, ерусалимки!
Одна взглянула, чуть тормознула,
Глаза – два дула. Меня как вдуло…
Но к ней с прикидом, кто пошустрее:
Они такие. Они евреи.
А мне ведь тоже до Нетивота,
…И я решаюсь: вперёд, пехота!
Почти беспечный, от пут свободный,
Ни лживых шефов, ни тёмных льгот.
Иду тропинкою нетивотной
И мне зелёный на Нетивот!
Зачем стремимся в чужие дали?
Как будто где-то нас ждут медали,
Как будто жизнь нам заплатит пени
За ожиданье и за терпенье.

- Возлюби вот его,
Как себя самого! -
Как себя самого?
И всего-то? – Всего!
А ещё? - Вот того,
И вот этого,
И - воспетого,
И - отпетого.
Как себя,
Возлюби ближнего,
Вот завет и наказ
Всевышнего.
Как себя?…
- Как себя!…
И леплю я себя
И луплю.
Но любить не могу,
Не люблю!
Да и что мне любить
Угрюмого.
Молчаливого
Да печального,
Доживающего
Без юмора
До конца своего
Банального…
………………… .
«Как себя самого?»
Как себя самого!..
А себя самого
Я ж не очень… того…