Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Моя жена - королева.
Она, видите ли, не может…
Она только в лайковых может -
ни больше, ни меньше -
в бальных лайковых
может
мыть полы хлоркой.

Ну, конечно, у ней есть и резиновые,
но от резиновых – язвы.
Если же под резиновые надеть лайковые
и натянуть их до нежных скульптурных запястий,
то хлорка кожу на руках уже не разъедает, -
всё-таки двойная защита!
Я просто не знал, что издревле
они, королевы, их величества,
полы,
которые в конторах,
и сортиры при них –
так водится! –
завсегда моют в лайковых перчатках!

То, что глупы глупцы,
Что глупее овцы, -
Не беда, -
Мы и сами не все молодцы.

А что лезут глупцы
К нам в солисты-певцы,
Как ворона в скворцы, -
Вот что грустно, отцы.

Заходите в мою жизнь!
По желанью ль, ненароком,
Я не встречу вас упрёком,
Хоть навеки задержись!
Заходите в мою жизнь!
Вам вольготно будет в ней,
Как в обители желанной,
Как на площади диванной, -
Вам комфортно будет в ней!
Ну, а если случай вдруг
Мимо моего порога
Вас протащит, - слава Богу!
Я скажу, что случай – друг.

Пригласил меня приятель на рыбалку.
Повезёт, говорит, тебе непременно.
Новичку – есть такая примета –
Очень сильно везёт на поклёвку.
Подфартило мне и в самом деле:
Не сетью, не бреднем, не острогой
И не удочкой, а просто ладошкой
Поймал я рыбку, да ещё и золотую.
Ну, как водится, взмолилась рыбка.
Ну, само собой, откуп посулила,
Дескать, назови любое желанье, -
Всё исполню, что только захочешь.
Долго-долго чесал я в затылке,
Ухо дёргал и скрёб переносицу…
Терпеливо ждала золотая,
Чего это я, задумчивый, выскребу.
Наконец, махнул я рукою,
И пошёл себе прочь восвояси…
Тут ведь вот какая незадача:
Желаний у меня не осталось.

Кто-то пишет стихи ромбиком.
Кто-то - лесенкой.
Кто-то –
с
т
о
л
б
и
к
о
м
Кто рисует строчки
из - л о - ми,
ма
Называя их
в и д е о м а м и
А мои стихи – дней потрава,
И пишу я их слева направо.
А писал бы справа налево,
Может быть, и душа б уцелела.

Удобрение? Здесь лишнее оно.
Здесь сама земля щедра –
всё гонит в небо.
Плодородной, ей,
тут, право,
всё равно,
что рожать -
сорняк,
иль злаки хлеба.
Много лавра здесь,
и много… дураков.
А талантливых, похоже,
нет вообще…
За ненадобностью лавровых венков,
Лавр уходит
на заправку для борщей.

Как жаль, что я хожу всё реже
Туда, где вольная страна
На фосфорическом манеже
В волшебный круг заключена.
Опилок, смешанный с навозом,
Прекрасен запах круговой!
Прощай унылой жизни проза! –
О, цирк, я снова данник твой.
Здесь смелый смел, и ловкий ловок,
Другой кураж, другой крутёж
Под куполом из лавировок
Себе карьеры не сплетёшь.

Нас узы притяженья вяжут.
Но если кто-то от земли
Взлетит,
завистник здесь не скажет,
Что это связи помогли.

Пусть маг, на выдумки богатый,
Обманет нас сто раз подряд,
Я, как сказал поэт когда-то,
И сам обманываться рад.
Пусть клоун, заменяя банду
Лжецов, в глаза бесстыдно врёт, -
Никто здесь лживую баланду
За правду и не выдаёт.

Здесь вольный бег коней по кругу,
И жизнь - невольницу без слов –
Никто не загоняет в угол,
Поскольку нету их, углов.
Как жаль, что я хожу всё реже
Туда, где светлая страна
На ослепительном манеже
От темноты отделена.
Как жаль, что мы парим тем реже,
Чем ближе к своему концу,
И то, что близкое невеже,
Уже не в радость мудрецу.

- Ты на Бога надейся, а сам не плошай! –
Поучал меня кто-то в ночи.
Я ему – уходи, я ему – не мешай,
Я ему – сам-большой, не учи!

- Не торчи на печи, ты в судьбу облачи
Всё, что сделать душе невтерпёж.
Вот тебе мастерок, вот тебе кирпичи,
Вот замес, вот готовый чертёж!

На окошке моём пробуждалась герань
И тычинки втыкались в рассвет…
-Эка рань, - я подумал, - и буркнув: «отстань!»,
Пожалел, что булыжника нет.
Он мне снова про то же: беда-лебеда,
Мол, судьбы зарастёт огород,
И чего-то про счастье – что жизнь – лепота,
А во мне, де, мозгов укорот.
Разве кто заставляет нас силой
Делать глупости там или сям,
И молитву - «спаси и помилуй»
Всякий раз возносить к небесам.
- Вы чуть что - сразу к Богу без лишних затей,
Будто он вам приятель, сосед.
- Да тебе-то чего, что прилип, как репей?
Что встреваешь в мой дух, мыслеед?!

От настырных советов я в дым изнемог,
Я вскричал, шаря туфлю рукой:
- Да, в конце концов, чёрт возьми, кто ты такой?
И в ответ прогремело:
- Я?
Бог!

А что бы делал Пушкин
На фоне революции?
Когда пускали юшку
И шили резолюции?
Праправнуку арапа
Страшней сатрапа РАППа!
Супротив аморалок
И всяких уклонистов
По части персоналок
Был наш ЦК неистов.
Ну, в рассужденье фрака
Бард был весьма опрятен,
Но поглядим, однако,
Как в смысле белых пятен?
Не оттого ль нередко
Внук пел про Ганнибала,
Чтоб про прабабку предка
ЦК не угадало!
Во дни большого шмона
В ставке Соломона
Не от царицы ль Савской
Пошёл тот крестник царский?…
Ну, наша песня спета:
Всем, кто еврей, капут!
Но почему поэта?
(Нет, ну за что поэта?)
Ужли его анкета, -
Скрывала пятый пункт?!

С метлой, ещё не скоро классик,
чужой среди чужих в стране,
стоит, – клонясь – ничем не красен,
пока не к стенке, а к стене.
Что может, собственно, Платонов? –
Мести-грести придворный двор
и, ниц склоняясь у газонов,
не видеть избранных – в упор.

Ласковый голос и тихий у дочки,
Песню поёт и глядит на отроги:
«На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белые ноги».
Над домами небес антресолью
Пролетел, догорая, болид…
Покрывается память мозолью
И теперь только в песне болит.

Кто на Волге, кто на Буге
Находил себе постой…
Циолковский жил в Калуге,
Возле Тулы - Лев Толстой.
Пусть, конечно, не в пещере,
Но, опять же, не в Москве,
Паустовский жил в Мещере,
При зелёной мураве.
Отыскав Пегасу стойло
Вдалеке от столбовой,
В Пярну жил Давид Самойлов,
Знаменитый тёзка мой.
В деревушке, - дай Бог имя! –
Жил писатель Казаков,
Трезв рассказами своими,
Хоть и пил не молоко.
И все эти веси-дали
На окраинах зарниц
Всем великим не мешали
Обходиться без столиц.
И различные миряне
Ото всех земных сторон
Ясно, к Ясной шли Поляне
И к другим Пенатам, - в плане:
Раз отшельник, то канон
Требует отдать поклон.
А ко мне не рвутся шефы,
Где же их традиция?
Ведь и я - живу в Беэр-Шеве,
Тоже ведь провинция!
Впрочем, правда, чо им чалиться?
Сходство эти и кончается.