Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

А ночью нас разбудил какой-то шорох за дверью. Подселенцы босиком, на цыпочках прокрались к нам и шепотом попросили спрятать их паспорта, чтобы бандиты не выкрали. Дед подошел к двери, а папа прогнал всех из прихожей, велел мне на печку залезть, а сам встал перед дверью с ружьем в руках. Баба Дуня сказала, что надо бы из окна закричать, позвать людей, а я посоветовал папе зарядить оружие патронами с картечью, чтобы кучнее было. За дверью все шуршали и шуршали, пытаясь взломать замок по-тихому. Мне из маленького окошка за печкой хорошо была видна папина тощая спина. Вот он взвел оба курка, раздался щелчок, и тут же кто-то побежал вниз по лестнице, потом хлопнула уличная дверь. Мы, не включая свет, кинулись к окнам. По заснеженному тротуару пробежали три тени и скрылись во тьме. Фонарей на улице не было, и взломщиков мы не разглядели. Дед открыл и осмотрел дверь — внутренний, давно не действующий замок был выломан.

— Спецы шелудивые, — усмехнулся он. — Мои крючки открыть — это вам не по карманам шарить.

— Папа, — сказал я, — у тебя двустволка, а их трое.

— А еще приклад-то, — усмехнулся отец.

В милицию мы не пошли, а у себя в цехе папа рассказал товарищам, как он «на зайцев ночью охотился». Слушали сочувственно, особенно какой-то парень с челочкой, который посоветовал в следующий раз стрелять через дверь. Я ходил и гордился папой, а он хвалил меня: вот какой молодец, кто паспорта просит спрятать, а кто советует, какими патронами заряжать.

Вечером мы отдали паспорта подселенцам. Они от души поблагодарили папу и всех «за сочувствие», угостили солеными огурцами.

Пришли дядя Гриша с Витькой.

— Жалко, меня не было, — сказал дядя Гриша.

А бабушка посетовала, что такой хороший сон ей эти бандиты перебили. Я подумал, ей Миша приснился. А она сказала, что видела щеночка, который к ней «так и ластился, так и ластился». И в этот самый момент кто-то по-хозяйски трижды позвонил в дверь. Краснощекая племянница побледнела, папа встал, собираясь идти за ружьем, а бабушка смело, как будто ждала кого-то, пошла к двери и распахнула ее. На пороге стоял летчик в заснеженной шинели. Старший лейтенант. Бабушка припала к нему и закричала:

— Щеночек ты мой ненаглядный, где же ты пропадал так долго?

Вечером у нас был пир. Подселенцы от души наложили в миску соленых помидоров и огурцов. Баба Дуня в честь такого праздника не стала возиться с вонючей керосинкой, а истопила печь, напекла в ней ржаных лепешек, приготовила топленое молоко с жирной коричневой пенкой, нажарила картошки, которую осенью собрали со своих соток. Сотки выделил завод, спасая от голода рабочих. Дед вытащил из секретных закромов две бутылки водки. Дядя Володя дал нам с Витькой по плитке шоколада — царское угощение, половину мы слопали (каждый свою половинку), а остальные разделили на дольки и положили на стол.

Дядя Володя сидел в центре стола, пил водку и рассказывал о своих военных приключениях. Оказывается, он на грузовом планере доставлял партизанам оружие и продовольствие. Потом вместе с партизанами жил в лесах, дрался с карателями, пускал под откос поезда. Мы слушали его затаив дыхание. Краснощекая племянница не сводила с Володи восторженных глаз, а тот вдруг надолго замолчал и после через силу стал рассказывать про сожженные деревни, про повешенных местных жителей, про малых детишек, пригвожденных вражескими штыками к земле.

Племянница побледнела, схватилась за щеки.

— Господи, господи! Разве ж это люди! — всхлипывала баба Дуня, а дядя Володя пил и пил водку и почти не закусывал.

— Ничего, — говорил, хмелея, — зато потом мы им дали, когда я в авиационный полк попал. Это уже после госпиталя. — Поперхнулся, посмотрел на бабу Дуню. — Да так, легкое ранение, ерунда. Знаешь, мам, как наши летуны говорят: грузим бомб, сколько можно и сверх невозможного.

Дед заметил, что, мол, многовато сынок пить стал, раньше-то и в рот не брал. Дядя ответил, что так уж сложилось. Собьют — друзья пьют за упокой, вернулся живой — все пьют за здравие. И обнял бабу Дуню:

— Обещаю вернуться только живым, мам!

А я подумал, как в жизни все переплетается: улица Партизан, Володя был у партизан… Скорей бы уж появилась улица Победная!

Никто не спрашивал, на какой срок дядя Володя приехал, словно опасались опять потерять его надолго. А он потихоньку оттаивал в родном доме, заводил патефон или приплясывал под частушки. Мы с Витькой не отходили от него, рассматривали две его медали «За отвагу», орден Красной Звезды и еще какой-то, видно иностранный. Про Мишу не говорили, чтобы не расстроить, а он тоже молчал, жалея бабушку.

Однажды, вытащив обойму из пистолета, дал нам с Витькой «пощелкать».

— «ТТ», — определил братец, — хорошая машинка. А у нас тоже полно оружия, притащить?

Дядя сказал, что не надо, устал уже до смерти от этого оружия, ему бы патефон и пластинки, и пивка хорошего.

Когда пришла моя очередь «пострелять», я забрался на подоконник и начал «палить» по прохожим через стекло. Под «обстрел» попался знакомый уже парень с челочкой, ему тоже досталось. Он постоял в удивлении, потом побежал, пригнувшись. Беги, своим расскажи, какое у нас оружие!

Через десять дней дядя Володя собрался уезжать. Обещал писать часто и приехать, ведь скоро будет Победа. Я осмелился прочитать ему свой стих. Вообще-то стихи писать я начал давно, но все про весну, зеленые веточки, даже сказку «Вьюга» написал, учительница читала ее вслух всему классу, и всем понравилось. Но дяде Володе, боевому летчику, хотелось что-то другое показать. Вот что получилось:

Дядя Володя потрепал меня по волосам, поднял под мышки, поцеловал и сказал, что он-то обязательно приедет или, в крайнем случае, придет, и все будет хорошо, а потом велел мне одеваться, чтобы проводить его до поезда.

Партизанка наша всё про всех знала, и соседи выбежали пожелать дяде Володи счастливого пути. Соседки долго смотрели ему вслед, а инвалиды на переезде насыпали моему дядьке полный карман махры, хотя он и не курил. Но и это знали «партизанские», сказали: «Друзьям отдашь». Некурящий дядя Володя вытащил из кармана пачку «Казбека», угостил инвалидов, с которыми когда-то Мишка и Гришка играли в футбол, те попробовали и вынесли вердикт, что их махра «покрепче забирает». Дошли мы до станции, дядя сел в вагон, махнул мне рукой, и поезд тронулся.

Я обернулся и увидел своих «партизанских» мальчишек, которые, оказывается, потихоньку шли за нами, тоже провожая офицера на фронт. Спросили, буду ли я кататься сегодня. Буду! Всей гурьбой пошли к моему дому, а там уже Витька стоял на коньках, прикрученных веревками к валенкам. Я тоже мигом прикрутил к валенкам коньки, дутые «гаги», и вышел на улицу. Такой кучей никакие чужие пацаны не страшны. Можно ехать хоть куда, лишь бы льда хватило. А во льду тогда была вся Партизанка, машины по ней ездили редко, и каждую мы ждали, притаившись за тополями. Это был верх отваги: прицепиться за борт грузовика железным крючком и доехать до переезда или до проходных. Но в тот день мы напрасно прождали целых полчаса, а то и больше — грузовых машин не было, а за легковую даже отчаянный Витька не уцепится. Мы уж и сами начали леденеть.