Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

Да уж, что Фрося, что Васька писаки плохие, особенно Васька, лохматый добрый человек.

Я отдал шоколадку Витьке, взял старого плюшевого друга и пошел в пустую комнату читать письмо, ведь оно только мне было предназначено. Много в нем было хороших пожеланий, много веселых воспоминаний о нашей жизни в степи. Писала конечно же Эмма — ее четкий, ровный почерк. Я тут же набросал в ответ: «Боря и Эмма! Спасибо за подарки! Ждем в гости. Прихватите с собой и Ваську. Адрес на конверте! Ваш друг и товарищ В. Леонов! Ей-богу, ждем!!!» Отдал письмо тете Гриппе, и уже такого интереса к другим подаркам: к конфетам, орехам, зайцам, пистолетам — не проявлял. Взрослые дарили друг другу всякую мелочь, с особым трепетом принималось мыло, и хозяйственное, и пахучее «туалетное». В нашем магазине за этим «туалетным» всегда давились. Оно и понятно: без мыла ни помыться, ни постираться.

Только у будущей моей тещи в деревне давки не было, потому что и мыла не было вовсе. Руки летом мыли цветком мыльником, а стирала Настёнка золой, замачивая ее в воде и называя «щёлком».

Подарки-то всем понравились, только Валера с недоумением смотрел на игрушечный пистолетик. Витька, заметив это, в одной рубахе, со свечкой в руке, сбегал в дедов сарай, притащил оттуда заиндевелую половину «шмайссера» и торжественно вручил гостю.

— А мне? — протянула Юля, которой кто-то подарил куклу с бантиком на голове.

Витька помялся, он не умел разговаривать с девчонками, но нашелся, стервец:

— Вам, сударыня, я дарю свое сердце!

— Спасибо, это лучший подарок к Новому году! — серьезно произнесла Юля.

Завели патефон. Взрослые притихли, стали музыку слушать. Дядя Гриша бросил Витьке мяч, настоящий, футбольный, пусть с небольшой заплаткой, зато крепко накачанный. Мы пошли с ребятами в пустую комнату опробовать его. Тихонько покидали, поиграли в волейбол, не ведая, что пройдет время, и мы с Витькой будем провожать взрослую девушку Юлю и покупать ей на станции Голутвин пирожки с повидлом. Поезд тронется, и Витька со вздохом признается мне, что ему «так нравится эта девушка».

— Ну и сказал бы ей, — пожму я плечами.

А он ответит, что сказал бы, да боялся «мне навредить». Чудной, хороший мой братец Витька.

Весна в Коломну пришла бурная и торопливая. Осели на полях снега, потекли ручьи по всем канавкам, набирая силу и сливаясь в мутные потоки. Такой поток хлынул и в тоннель под железной дорогой, который люди зимой превратили в отхожее место и назвали «трубой». Вода смыла все, что туда натащили, и унесла в Москву-реку, которая пенилась и шумела неподалеку от наших домов, разливаясь до горизонта. Хорошо, понтонный разводной мост давно был привязан к берегу, а то пришлось бы его ловить на синей Оке, куда впадала грязная, мутная, коричневая река. Рабочих на завод перевозили катером, бабок и мальчишек переправляли пьяненькие перевозчики на старых лодках, лодки частенько переворачивались под напором волн и ветра.

Постепенно вода спала, вошла в свои берега, оставив на полях ил и коряги. Солнце пригревало, и город наш стал похож на деревню, особенно на окраинах. По Партизанке гуляли куры, помеченные разными чернилами, пели петухи, а на Колесной, у бабушки Анюты, паслись коровы, козы и гуси. Дед Иван свою буренку водил поближе к реке, где трава была погуще.

В эту же весну Настёнка из деревни перебралась в город, сняла там угол в частном доме на берегу Оки, перевезла детей. Младшая, Тонечка, жила пока у маминой сестры, а сама Настёнка устроилась уборщицей в детский садик. И еще один подвиг на ее счету. Теща моя будущая в то голодное время привела в город единственное свое сокровище — корову. Именно привела, шагая с ней по лугам и перелескам, ночуя у совершенно незнакомых людей, таких же, как она, горемычных солдаток, которые и пускали, и делились последним куском. Привела она свою кормилицу к сестре, у которой Тонечка жила, и с трудом загнала в подвал двухэтажного дома — не привыкла корова спускаться по ступеням, жалобно мычала, прощаясь с солнышком. Но Настёнка выводила ее пастись, благо по канавам росла густая трава, а потом — снова в подвал, в сырость, в запахи. И ведь не кричали соседи, не грозились милицией — всё понимали. Весна меняла людей или, может, люди менялись в трудную годину, кто знает. Только со временем Настёнка за малые деньги продала коровушку, отпустила на волю, в деревню, пожалев ее и пожелав ей счастливой жизни. Расставание горьким было.

А у нас был праздник — в домах пошла вода, оттаяла канализация, и дед теперь ходил в туалет без ведра, однако по привычке в телогрейке и шапке, шарф, правда, спрятал. Как приятно было умываться над раковиной, чистить зубы, воду не экономить и не слышать дедовых ворчаний насчет «гусей водяных, плескучих». Полным ходом заработали все городские бани. Мы с дедом любили ходить в железнодорожную, небольшую и чистую.

А другие валом валили в «коломзаводскую», где открылись парикмахерская и буфет с пивом и прохладительными напитками.

Помню пасхальные дни. Женщины с куличами, прикрытыми чистыми тряпочками, шли мимо нашего дома по краю железной дороги к единственной действующей церкви в округе. Витька тоже потащил меня в церковь — «ради интереса», а не чтоб помолиться. Если бы дед узнал, он бы нас изругал: не за то они боролись, чтобы!.. Тогда многие были атеистами. Это, наверное, выгодно, ведь безбожникам не так страшно ругаться, драться, воровать. В церкви было полно народу, в основном женщины. Они слушали попа, крестились, и лица у них были не такие озабоченные, как на улице, а ожидающие какие-то, смягченные.

Отмечать Пасху (мама говорила «весну») мы ходили к бабушке Анюте, только она умела печь вкусные куличи и готовить сладкую творожную пасху. Подавая все это на стол, она торжественно предупреждала: «Освященные». Папа ел и нахваливал, мама тоже хвалила, добавляя, что «надо бы побольше песочку». Дед Иван помалкивал, а мне и Соне хвалить было некогда — только успевай челюстями работать.

Весна набирала обороты. Ребята теперь катались на самодельных деревянных самокатах с подшипниками вместо колес по тротуарам Партизанки, где пока еще сохранился асфальт — на главной дороге он был разбит вчистую. От этих самокатов треск стоял оглушительный, но к нему привыкли, ведь на тележках с подшипниками передвигались и безногие солдаты.

Витька тоже захотел самокат — на детском трехколесном велосипедике ему, такому большому парню, было уже совестно кататься, да и коленки упирались в руль. В итоге мне самокат смастерил дед, а Витьке — дядя Гриша. Смастерили, а потом смотрели из-под ладони, как мы осваиваем этот новый для нас вид транспорта. Мы частенько падали, кровавя колени и локти. Дядя Гриша тоже попробовал проехаться — и получилось!