Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Как, Владьк? — Она быстро провела широкими ладонями по бедрам, подобрала живот, которого не было, тревожно и быстро посмотрела на Серегу. — Давайте, ребятки, поедим, что ли?

— Давайте. — Серега выудил из кармана бутылку, брякнул на стол.

— А велосипед где? — вспомнил важное Витька. — Стырят.

— У Сереги не стырят, — бесшабашно отозвался моряк, приглаживая волосы и нацеливаясь к столу.

Витька встал на его пути, упрямо наклонил лобастую башку.

— Стырят! Давай, давай, Серега, — напирал он грудью, плечом. Серега отступал, кидал умоляющий взгляд на Катерину. — Ступай, ступай, — бормотал Витька и заорал вдруг: — Сте-еш!

Лицо Катерины стало стареньким, страшненьким. Серега-моряк пятился, неловко отступая, — скрип-скрип, стук-стук.

— Скажу вот отцу, — расхорохорился Витька, — он тебе, он твою морду конопатую!

Да, весь в сизых крапинках был Серега-моряк: порохом лицо опалило.

Губы его дернулись.

— Да мы, Витек, мы с Гришкой, с Григорьем…

— Хороша, — громко сказали где-то близко, за чуткой перегородкой. — Меня корит, а сама? От живого мужа кобеля привела ломаного.

Это Стеша-подселенка, ее мужицкий голос. Красной сделалась Катерина, а ярко напомаженные губы показались мне синими. Странно всхрапнув, она рванулась было за перегородку. Серега цапнул ее единственной рукой за поясок — треснул поясок, но уцелел.

— Пусти, пусти, — чуть потрепыхалась Катерина.

— Не нужно, — тихо сказал моряк, — сейчас не нужно. Мы права не имеем, надо по закону… потом.

— Потом она, Серега, другого приведет, пользуйся пока! — крикнула Стеша и заплакала — видать, от великой злости.

А Катерина завизжала, затопала трофейными лодочками:

— Заткнись, полковая!

И пошло-поехало. Пошумите пока, а я на улице посижу, на завалинке, погляжу на звезду неизвестно какого имени, послушаю грачей, почувствую, как подрагивает земля под ногами: бьет в кузнице молот. «Черный мужик» Жора трезво стоит в дверях своего питейного заведения — пивная бочка на тонких ножках, обутых в мягкие кавказские сапоги. Мимо, мимо идут работяги, мало кто приостановится: время ночное, усталое, народу не до вина. Вышел, встал поодаль Серега-моряк. Вася-танкист к нему на своей подшипниковой «тачанке» не подъехал, смотрел сердито издали, пошумливал:

— А чё, чё она! Чё она кочевряжится! Гришку не вернешь, а бабе, может, счастье привалило! А она!.. Такая!..

— Табань, — сказал непонятное слово Серега-моряк и быстро оглянулся на меня. А мне что за дело? Мне бы братца успокоить, домой к ночи вернуться, бабушку с дедом встретить — вот какие мои дела.

Вышел вприхромку Витька, уселся рядышком, сказал, на народ не глядя:

— Матуха ее за волосы, а та: «Живот, живот»! Пошли, что ли?

Пошли… Только что там Вася про дядьку сказал? «Гришку не вернешь!» Как это? Почему? Все ведь в жизни налаживается: карточки отменили, выходные дали, мама сестренку мне родила, в школу не скоро. Дядька Гриша, бог даст, здоровым вернется, а Володя работу хорошую найдет, будем с ним в выходные на Оку ходить, на лодке кататься.

Мы сидим под портретами вождей. Горячий паровоз «ФД» прет по путям, рельсы выгибает. Мимо торопятся какие-то двое с сумками.

— Ба! — первым углядел наших стариков, полетел, раскинув крылья, братец.

Из темноты совсем некстати вывернулся скособоченный Халера. Не один — за ним неразличимая злая куча. Огоньки папирос. Красные, тоже злые. Вспыхивают, освещая на миг чьи-то тонкие губы, вздернутые носы. Не вижу, но знаю: кепчонки у них с пуговками, челочки на глаза. Насмотрелся я на эти челочки-кепочки в магазинных очередях да возле кассы нашего «кабаре» («клуба бродячих ребят»), где крутят трофейные фильмы, а между частями, пока Боря-механик заряжает аппарат, слепой Леха играет на аккордеоне, запрокидывая лицо. Они, гады, лезут на первые скамейки, отпихивая других, они давятся у входа, они, десять на одного, норовят свалить сзади, ударить исподтишка. Они, сопливые, силятся во всем подражать большим: такие же сапоги гармошкой, брюки с напуском, морды наглые, в прыщах. Только шеи у них потоньше да голоса пожиже:

— Эй, Витля! Хром-хром, где твой дом? У собаки под хвостом!

— Я вам! — грозит палкой дед Андрей.

Серега-моряк подкатил, со стуком сгрузился с велосипеда, чтобы, если что, прикрыть неразумного Витьку. Велосип ед у него ободран, на шинах свежие бинты для прочности.

— Ну? — крикнул Серега в неразличимую кучу.

Там заворчали.

— Черти вшивые! — Дед, стуча палкой, шагает прямо на толпу. Ему ли, чекисту и коммунисту, бояться мелкую шпану! Куча отступала, пряча папиросы в рукава. — Банда поганая! — орет дед.

— Ну-ну, — остудила его баба Дуня, — развоевалси.

— У Цыгана длинный нос, он толкает паровоз, — негромко и боязливо пропел Халера и получил за это от деда такие ответные слова, которых не слыхали ни морские пираты, ни боцманы парусного флота, ни Ямки, ни Митяево, ни Партизанка.

Не надо сердить дедушку, не советую.

— Ой, дед… — восхищенно прошептал Халера. — Ну, де-ед…

И банда растворилась во тьме. Витька, ласковый котенок, ткнулся головой в плечо бабушки, которая поспешно развязывала свой мешок, доставая пахучую московскую булку, и ломала ее, и совала куски мне, Витьке, а заодно и Сереге-моряку. Ели, шагали неторопливо к Витькиному дому и не расспрашивали стариков про тишинские страдания.

— Иди уж, — легонько отпихивала баба Дуня Серегу, который норовил взять у нее поклажу и что-то все бормотал насчет письма.

И хромал Серега, будто с каждым шагом проваливался в яму, и велосипед с перебинтованными шинами госпитально белел во тьме.

— Эй, мамаша заботливая, — постучал дед в Витькино окно, — сына принимай!

Катерина высунулась и крикнула, словно сын был за версту:

— Виктор!

Она вышла, поспешно стирая с губ помаду: дед не терпел «крашеную морду».

— Отойдем-ка, — сказала бабушка, сваливая мешок у бочек, и повернулась к Катерине. — Ну?

Катерина сразу засунула руку в карман кофточки и вытащила помятый листок. Бабушка не взяла его — оглянулась на деда. Дед долго прилаживался к окошку, из которого просачивался свет, добывал из кармана очки. Бабушка прижала руку к сердцу и застыла так. Дед начал читать, медленно, но без запинки:

— Здравствуйте, незнакомые Катерина Терентьевна и Виктор…

— Ой! — сказал Витька и схватил меня за руку, в волнении он ругнулся.

Сразу две ладони отвесили ему подзатыльник: учителей на Витькину голову всегда хватало.

Дед поднял палец и продолжил чтение:

— Пишет вам товарищ Григория и даже не знает, как сообщить вам про горе…

— Погоди, отец, ноги не держат, — опустилась баба Дуня у бочки. Серега крепко обнял ее за плечи. В дом бы ей, в тепло, но не пойдет бабушка к Катерине, не принимает она эту жену, про которую и сам Григорий в своих письмах деду из госпиталя упоминал как бы мимоходом. — Читай, — велела.