Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

Хорошие стихи, складные, Витька их на всю Партизанку распевал. А были еще и такие:

Витька спросил меня, что за тарань.

— Ерунда, вобла, — сказал дядя Гриша, и Витька сплюнул.

И вот как-то на заре разбудили меня дикие крики. Витька приплясывает под окнами:

— Стоит, стоит, стоит! — Солнце едва проклюнулось в облаках, над рекой — туман, до первых гудков еще далеко. — Паровоз в заводе стоит! Бегём! Скорея!

Паровоз — это, конечно, здорово, но «скорея» у меня не получается: чудной я стал в последнее время, словно руки-ноги больше стали — вечно я за что-то цепляюсь. Начал одеваться — сестренку разбудил, отец вышел всклокоченный: что там стряслось? Послушал Витькины крики.

— А, осилили все-таки, одолели сообща. — И тоже стал одеваться.

Я вышел. Витька схватил меня за руку, потащил за собой, уже с утра пыльный и потный. Да погоди ты, Витля, никуда твой паровоз не денется. И не тяни меня, пойдем, как все люди.

Все люди — в большие проходные, а нам с Витькой и малые ни к чему. Мы с ним — в крапиву. В дыру, через которую бегает с завода ремеслуха. Мужики волокут в эту дыру доски, инструмент, краску-замазку; принимай нас, наша проходная! Пробираемся заводскими окраинами, по кучам шлака, мимо адовых ворот «чугунки», мимо смрадной пасти отцовой «медяшки», и никому до нас дела нет: мало ли пацанов в ремеслухской форме шастает по заводу, мы хоть и без формы, а все одно.

Вот и паровозная сборка, и ОН возле нее — приземистый, как «ФД», подлиннее «СО». Пять больших колес. Весь в синей окалине, в рыжей ржавчине, холодный и мертвый.

— Жив я буду, не забуду этот паровоз! — закричал вдруг Витька и замолк, присел, спрятался.

К паровозу подходил сам — директор. Хоть и не в мундире сегодня, но сразу видно — генерал! Он шагал достойно — нес себя гордо, впереди всех. Позади, не далеко и не близко, а так, чтобы сразу, подскочив, ответить, кучкой топали начальники. Среди них — мой отец и наш сосед Лев Абрамыч, папаша Доры Львовны, командир всей «малярки». Глуховат Лев Абрамыч — всегда прикладывает руку к уху, чтобы лучше слышать, и при этом вид у него очень смущенный: неловко ему доставлять неудобство человеку переспрашиванием.

Генерал-директор остановился у паровоза, не близко и не далеко — на средней дистанции, заложил руки за спину. Витька хмыкнул: точно так же встали и некоторые другие начальники, только Абрамыч подсунулся со своей ладошкой:

— Что?

Директор дрыгнул губой.

— Ты мне покрась его, чтоб как картинка! — сказал писклявым голосом, и я поразился такому голосу у такого важного начальника.

Витька высовывался, высовывался из-за ржавого старого тендера, пока не высунулся весь. Директор уперся в него острым взглядом, поманил пальцем.

— Бежим! — крикнул братец.

Вскочил, кинулся. Но никто за ним не погнался.

Тут и я вышел на свет.

— Здравствуйте, — сказал вежливо (вежливость города берет), и Витька уже стоял рядом.

— Кто? Фамилия? — отрывисто спросил директор. — Где рабочее место? Откуда?

— Оттуда, — махнул Витька рукой.

— Это наши, — сказал Лев Абрамыч. — С Партизанки хлопцы. Паровоз пришли поглядеть.

Директор шевельнул густой бровью, Лев Абрамыч умолк. Отец протолкнулся вперед:

— Это сынишка мой и братец его двоюродный, Гриши Горюнова сын.

Директор поднял Витькин подбородок:

— Вылитый Григорий. Только носом не вышел, курносый, а так вылитый…

— И носом я вылитый, — обиделся Витька.

Начальники подступили поближе, закивали, заулыбались, обрадовались, что Витька вылитый.

— И ты на батю похож, — обрадовал и меня директор, — такой же тощий.

«Сам-то больно жирный», — мысленно ответил я, а он прочитал мой ответ на физиономии, и что-то веселое на миг блеснуло в его глазах.

— Ну да, и я не жирный. А когда нам с тобой, парень, пузо растить, — сказал он и почему-то с неудовольствием посмотрел на кругленького Льва Абрамыча. Потом крикнул поверх голов: — Начальника охраны ко мне! — Подбежал дедка Савелий, глаза слезятся, фуражка на лоб падает. — Выгоню сукина сына, — раздельно произнес сам и отвернулся.

— Старик же, — бросил ему в спину Лев Абрамыч, и директор повернулся, покосился на меня. А мне-то очень жалко было дедку Савелия.

— А дисциплина? — крикнул директор. — Как без нее, а? — И повернулся к начальнику охраны: — Проводить через ворота. И дырки чтоб завтра заделать!

— Ха! — удивился Витька. — Забор-то вон какой огромный.

Начальники насторожились, директор странно фыркнул, и Витька, доверчивая душа, полез вперед, вступая в разговоры с занятым до смерти человеком:

— А где железный кочегар? Врут, что ли?

И такое звериное любопытство было в Витькиных глазах, так ему хотелось поглядеть на страшного железного кочегара, что генерал в пиджачке сказал буднично:

— Лезь!

Витьку дважды не приглашать. Цепляясь за поручни, полез по крутой лесенке в кабину. Схватился за ручку, подергал:

— Никак!

— Резина приклеилась! — быстро и виновато сказал начальник сборки.

— Отклей, — велел директор, и сборочный начальник с трудом отодрал чмокнувшую дверь.

Мы с Витькой влезли в кабину машиниста. Увидели ручки да штучки, да стрелки всякие. Прикрытая кожухом, к топке вилась штуковина вроде винта от мясорубки.

— Это и есть кочегар, — хмуро сказал начальник сборки, — шастают тут на нашу голову.

Витька спустился очень кислый. Директор развел руками. Дедка Савелий повел нас к проходным, норовя по привычке схватить за воротник, как хватал ремеслуху.

— Да идем мы, идем, — вырывался Витька: и рамный его манил, и кузовной, а больше всего — цех модельный, от которого пахло краской и стружкой.

Дедка выпихнул нас из проходных, возле которых уже стоял дядя Гриша, тряс слегка кулаком:

— Где вас носит?

— С самим беседовать изволили, — криво усмехнулся начальник охраны, сдавая нас с рук на руки.

Мы уселись тут же, в скверике, и Витька, торопясь локтями, кинулся рассказывать:

— А мы в дырку, а он — раз, а мы ему — ничего не знаем, а он — давай отсюда, а то по башке!

— Стоп! — сказал Григорий. — Владька, переведи! — Я стал переводить. Витька приваливался ко мне, тяжелел, посапывал. — Испекся, — ласково прошептал дядька.

Мало ли, много ли прошло дней, только однажды опять Витькины вопли под окнами. Режут, что ли, кого? Высунулся. Уже и осенью попахивает, и школой родимой. От реки — туман, от завода — гарь и дым.

— Паровоз! Тама! Готовый! — прыгает неугомонный Витька.