Юнас Гардель - Детство комика. Хочу домой!

Как я наслаждался! Получи, козел!

— Ну и что мне, прыгать от радости? — ответил он. — Моя жизнь не прошла даром: когда-то я классно играл в лапту — так, что ли?.

Есть ли печаль в таких, как Стефан Ларссон? Над этим стоит подумать. Трудно поверить, но на какое-то мгновение мне показалось, что все могло сложиться лучше.

Но он, конечно, скоро приободрился и снова засмеялся.

— Вот черт, здорово же было, помнишь эту, физкультурницу? «Все в душ, все в душ!» Ха-ха-ха! И еще за девками подглядывали в щелку. Во времена были.

— Да, мне-то никогда не давали посмотреть в щелку, — ответил я громко, насколько посмел.

— А какие у Пии были сиськи, когда ей было двенадцать, просто бомбы!

— Правда?

— Ты, кстати, не знаешь, что она сейчас делает?

— Нет.

— А Леннарт?

— Нет.

Нет. Нет. Нет. Я не слушал. Я сделался маленьким твердым камнем.

— Черт, с кем ты там гулял? А, да, Йенни ее звали!

Мое сердце билось как молоток. Какого лешего он вломился в мою жизнь, когда я только-только привел ее в порядок и кем-то стал, стал кем-то, кем можно гордиться, и когда у меня наконец-то все хорошо?

Почему я просто не послал его куда подальше?

— Я ни с кем не встречался, — попытался я произнести как можно холоднее, — я никого из класса не видел с тех пор, как мы закончили школу.

— Ясно, у тебя-то дела идут. Корчиться на сцене, дурака валять. Небось и деньги хорошие платят?

— Пока хватает.

— Ты, кстати, знаешь, что я однажды трахнул Йенни пальцами?

Я застыл. Стефан Ларссон трогал Йенни?

— Ты не знал. Ну конечно. В восьмом. Она в стельку надралась, почти без сознания была. Мы стащили с нее штаны и вставили ей, все. Бля, Леннарт запихнул ей бутылку, а она и не заметила! Ха-ха-ха-ха!

Я стоял в этой чертовой гримерке, Томас, в которую он ввалился и рассказывал мне самую мерзкую историю из всех, что я когда-либо слышал, о единственном человеке, которого я когда-либо… и я молчал. Я молчал!

Как и ты молчишь.

Малышка Йенни. Моя маленькая бедная Йенни.

Что они сделали с тобой? А я стоял там и ничего не мог поделать.

Знаешь, что я сказал, Томас? Я сказал одну-единственную вещь:

— Мне пора идти. Жаль, но мне пора идти. Надо собираться в гостиницу. Завтра рано вставать, утренним самолетом дамой. Ни минуты покоя, понимаешь.

Как жалкая пичуга, Томас, я просил его, я умолял его, чтобы он позволил мне идти.

А он, этот чертов Стефан Ларссон, он рассердился!

— Слушай, ты, слюнтяй! — прищурился он. — Что-то ты расхрабрился! Берегись, тошнотина!

И он крепко прижал меня к двери. Футболка порвалась, было чертовски больно.

— Не думай, черт тебя дери, что ты что-то из себя представляешь! — шипел он.

— Да я и не думаю, — проскулил я. — Отпусти!

Он швырнул меня на пал, выкрутил руку. Как будто не прошло ни дня с тех времен, как будто мы были по-прежнему в Сэвбюхольме, как будто ничего не произошло, как будто мы по-прежнему были детьми.

— Спой «Трупы, трупы», тогда отпущу! — кричал он. — Лижи пал, на котором я стою!

И я запел. Я пел. Я лизал и пел.

Прижавшись лицам к грязному полу в гримерке, я пел для Стефана Ларссона, совсем как в детстве: «Трупы, трупы в день рожденья…»

— Охренеть! — орал Стефан, гогоча от радости. — Охренеть! Ты как ты! Ни капли не изменился.

И он был прав.

Мы играли те же роли, что и тогда.

Напевая, Стефан Ларссон покинул гримерку и отправился на дискотеку.

Диджей крутил «Love to love you baby»: «Для всех, кто помнит семидесятые, — красотка из тех времен!» — и Стефан вилял задом, кривляясь под песню из тех времен, когда все было намного лучше, чем сейчас.

Я ушел с дискотеки — не видя, не слыша, никого не трогая.

А передо мной, склонив голову, вышагивал ангел.

— Сатана — это падший ангел.

Так обычно говорит бабушка Юхи.

Она имеет в виду, что сразу по человеку нельзя сказать, хороший он или плохой. Поэтому лучше ни на кого не полагаться.

«Вкруг нашего дома ангел идет, две свечи золотые ангел несет», — молится Юха перед сном.

Случается, что он потом несколько часов лежит и думает, что как раз тот ангел, что идет вкруг их дома, — один из падших.

Когда Юха пытается представить себе падшего ангела, у него перед глазами неизменно возникает бабушка.

Юхина и Марианнина бабушка становится страшно уродливой, когда смеется. У нее поднимаются плечи, вытягивается шея и сморщивается лицо.

Может, именно поэтому она смеется так редко.

Сама она говорит: «А чего в этом хорошего?»

Имея в виду, что в бесполезных вещах ничего хорошего нет. Юхина и Марианнина бабушка изъясняется исключительно в отрицательной форме.

Самое великодушное из всего, что от нее слышали в чужой адрес, было: «А энтот не высовывается!»

Раз в год она приезжает в гости и живет у них. Когда она приезжает, Бенгт мчится на вокзал в город.

— Не так быстро! Насмерть ведь убьешь! — пилит она.

— Мамочка, я же всего на пятидесяти, — возражает Бенгт.

— Все равно убьешь!

— Но, мамочка, я же…

— Не перечь!

— Как хочешь. Да, я убью нас насмерть. Но Ритва уже наготовила еды.

— Вот-вот, еще одна причина ехать помедленнее. Вот у брата твоего жена, она-то умеет готовить. Вообще хороший человек, уж она-то не высовывается.

— А Ритва что, высовывается?

— Я этого не говорила. Я сказала только, что вот у брата твоего жена — она не высовывается.

— Сколько, говоришь, ты у нас пробудешь?

— Неделю. Кстати, машина у тебя течет.

— Ничего подобного!

Как только они входят, Юха и Марианна бросаются обнимать бабушку.

— Здравствуй, бабушка! — говорит Юха и вежливо целует бабушку в щеку. — Когда ты уедешь?

— Смотри, бабушка, — радостно кричит Марианна, — у меня новая кофточка!

— Она сама выбирала, — объясняет Ритва, выглядывая из кухни с прихваткой в руке.

— Ну-у, — кудахчет бабушка, разглядывая Марианнину кофту и посасывая вставную челюсть, — не так страшно, как можно было предположить.

Юха вручает бабушке рисунок, который он нарисовал к ее приезду и до того прятал за спиной.

Бабушка смотрит на рисунок и гладит Юху по голове:

— Спасибо, дружок, видала и поуродливее! Ну что ж, вот я и снова здесь у вас… Чего вы стоите и глаза таращите?

— Они так рады видеть бабушку, — торопится ответить Ритва.

— Ага, сладенького хотите! — кричит бабушка, кисло улыбается и открывает свою большую сумку. — Каждому по пачке изюма купила, пожалуйста.

Дети разочарованно берут изюм и уходят.

— Хорошо доехали? — решается завести разговор Ритва.