Юнас Гардель - Детство комика. Хочу домой!

Рикард говорит, что где-то там наверху есть что-то или кто-то, кто смотрит на Землю и видит все, что здесь происходит.

— Это Бог? — испуганно спрашивает Даниель.

— Да, а может, космический корабль или что-нибудь еще.

— Я чувствую себя таким маленьким, — шепчет Даниель и чувствует, как Вселенная проникает ему в глаза и завладевает телом.

— Тысячи лет назад, — шепчет Рикард (они оба шепчут, будто в церкви), — тысячи лет назад люди выложили из валунов огромные узоры, которые с Земли нельзя было увидеть, видно их было только из космоса. Почти как взлетные полосы. И теперь американцы посылают радиосигналы — вдруг там есть кто-нибудь, кто их услышит. И знаешь, что я думаю? Я думаю, что когда этот кто-нибудь появится здесь, все станет совсем, совсем иначе.

Рикард распаляется и начинает говорить так быстро и неразборчиво, что даже Даниель перестает понимать его. Они стоят и смотрят в небо, один ничего не говорит, другой говорит так много, что ничего не понятно, и они друзья.

В последний день каникул они не хотят возвращаться домой. Рикард читает вслух стихи Карин Бойе [55] Карин Бойе — выдающаяся шведская писательница и поэтесса (1900–1941), в творчестве которой сильны ницшеанские мотивы, покончила жизнь самоубийством. :

— О-о, — восхищенно шепчет Даниель, — все так и есть.

И Рикард читает все сначала снова и снова, пока его мама и папа упаковывают вещи, готовясь ехать домой.

4 «Б» класс становится 5 «Б», но в изгоях все те же. Помимо Даниеля, это в первую очередь, три мальчика.

Пера-Арне также называют Колбасой. Он толстый и заикается. Вдобавок, повзрослев, он станет плохо пахнуть, потому что не заботится о гигиене.

Лассе-ДЦП носит очки с толстыми стеклами и постоянно дерется. Он не выносит, когда над ним смеются.

Гуннар всегда становится «быком». Его родители умерли, и он год пробыл в детской психиатрической лечебнице. Тогда класс сбросился на пластинку ему в подарок. Все написали на пакете свои имена. Учительница приписала: «Класс желает тебе поскорее выздоравливать и возвращаться к нам!»

Гуннар падает в обморок, если ударить его в живот. Его глаза наполняются — слезами, но не плачем.

Изгои обычно из крутого теста. Они выстаивают — загадочно безмолвствуя, — девять лег неполной школы, а иногда и больше.

Нет, неправда. Только не Гуннар — он сойдет с ума.

Жизнь длится не дольше, чем «сейчас». Вытесняется то, что было, вытесняется то, что будет.

«Сейчас» — это сорок минут урока рисования, когда худшее, что может произойти, — это тебе в затылок пульнут резинкой. «Сейчас» — это урок физкультуры, который ты прогуливаешь, потому что учительница верит, что у тебя болит живот. «Сейчас» — это вечера и выходные, когда можно читать, играть и спокойно думать и никто тебя не тронет.

Однако «сейчас» — это и хандрить с начала весеннего семестра до середины апреля. «Сейчас» — это заикаться и краснеть, когда тебе нужно представить классу свою часть групповой работы по истории. «Сейчас» — это вечные неуды за контрольную по математике и упорство, с которым ты пялишься в окно, пока учительница раздает проверенные работы.

«Сейчас» — это когда мама приглашает весь класс на праздник и на этом празднике заставляет всех играть в детские игры, которые тебе будут припоминать до конца семестра. «Сейчас» — это когда мама предлагает всем спеть «С днем рождения», потому что ничего она не понимает. «Сейчас» — это не решаться рассказать ей обо всем этом, потому что не хочется расстраивать. Особенно после того, как мама так расстаралась, чтобы устроить веселый праздник. Она ведь и так часто расстраивается. До смерти стыдно, когда гости все-таки поют, особенно если знаешь, что Микке и Фредде поют «пусть он блюет» вместо «пусть он живет».

«Сейчас» — это мягкие игрушки, чувство вины, дислексия и девчачий стол, это быть безнадежно влюбленным в Эву Берг и знать, что она только презрительно усмехнется, если ты признаешься ей, а потом об этом узнает весь класс. «Сейчас» — это когда тебя держат и бьют, а единственный друг при этом смотрит в другую сторону; «сейчас» — это когда тебя бьют, а ты даже не знаешь почему; «сейчас» — это логопеды, учителя в спец-классах, кураторы; «сейчас» — это мгновение, которое нужно прожить прямо сейчас.

Наказание. Отсрочка. Предчувствие всей будущей жизни — это «сейчас».

Я начал свой поэтический путь в возрасте семи лет. Я был одержим темой смерти, я писал исключительно о смерти. В восемь лет я достиг апогея творчества в следующем стихотворении:

И я понял, что ничего лучше я больше никогда не напишу, и я оставил поэзию и стал банальным прозаиком, каковым и являюсь сейчас.

В начальных классах ты сначала первоклашка, потом туалетный ныряльщик и, наконец, сельдяная бочка. Свой первый роман я написал, когда был туалетным ныряльщиком. Я записал его в голубую тетрадь с психоделическими пузырями на обложке, роман содержал сорок четыре страницы и повествовал о классовой борьбе.

Нет, не о той классовой борьбе, о которой вы подумали. Наш класс был 2 «Л», параллельный — 2 «К». В детстве лояльность по отношению к своему классу была чем-то священным. Полагалось избегать игр с теми, кто учился в параллельном.

В моем романе мы поубивали друг друга.

Хотя сначала мы заперли учителей в учительской и подожгли школу. Потом убили друг друга. Школа сгорела, и все умерли. Это была жизненная драма.

Наконец оказывалось, что в живых случайно остались только я и мой друг Хассе.

«…Но огонь догнал и меня, и я закричал:

— А-а, Хассе, слишком поздно, спасайся, спасайся, а-а!

И умер.

Но было и вправду слишком поздно, потому что Хассе тоже достиг огонь, он закричал „а-а!“ и сгорел».

Так все заканчивалось. Школа сгорела, школьный двор был усеян коченеющими трупами. Я был очень увлечен своим романом. Последнее предложение вызывало у меня особый восторг, оно звучало так; «И ветер шептал: „2 „Л“, 2 „Л“, 2 „Л““…»