Ха Кхань Линь - Девушка из бара

И хозяйка не жалела ни сил, ни средств на то, чтобы обучить Тхюи искусству принимать посетителей. Вскоре девушка уже сделала самые первые и самые трудные шаги в овладении новым ремеслом. Ей не приходилось больше стискивать зубы и делать над собой усилие, чтобы не выдать своего возмущения и испуга, когда она слушала наставления владелицы бара. Она уже не краснела, выслушивая комплименты в свой адрес, и целыми днями сидела за столиком с американцами и офицерами сайгонской армии. Но чем больше в баре «Джина» становилось американцев, тем меньше заглядывали сюда сайгонские офицеры. Правда, среди сайгонских офицеров был один, не менее ревностный, чем майор Дорис, поклонник Тхюи — лейтенант Винь Ко. Сначала Тхюи не увидела в нем ничего примечательного, такой же, как все, разве только более сдержанный и скрытный. Правда, обходительный и очень интеллигентный. Из-за ранения он плохо владел пальцами правой руки, особенно указательным.

Бар «Джина», как и другие подобные заведения, начинал работать с двенадцати или с шестнадцати часов. Это время было указано в патенте на открытие бара, и хозяйки заведений обычно решали вдвоем, когда его открывать. Это было заведение, где игроки избивали и калечили друг друга в дальних комнатах, где всю ночь продолжался пьяный разгул, заведение, где девушки, которым едва исполнилось шестнадцать — и уж во всяком случае было не больше двадцати, — торговали своим телом ради чашки риса для семьи; заведение, которое служило для того, чтобы торговки живым товаром могли переводить кругленькие суммы в швейцарские банки!

Покорно позволяя горячим, покрытым густыми волосами рукам майора Дориса обнимать свое гибкое тело, Тхюи чувствовала, что пьянеет. Но, видя, что Дорис еще трезв и помня наставления хозяйки, Тхюи продолжала принуждать его пить и пила сама. Официант беспрерывно наливал и подносил рюмки до тех пор, пока Дорис совсем не охмелел. Он уронил голову на руки, да так и застыл. Такое с майором случалось чрезвычайно редко. Казалось, хмель не берет этого крепкого американца. Поэтому официанты глядели на захмелевшего майора Дориса с изумлением. На столе валялись опрокинутые рюмки и бутылки. Навалившись на стойку бара, уже храпели несколько мертвецки пьяных посетителей. Девушки курили или лениво жевали резинку. Надрывно гремела музыка — один танец сменял другой. Потом из динамиков полился высокий голос знаменитой итальянской певицы. Тускло светились лампы, затененные красными абажурами из синтетики. В углу красовался огромный косо повешенный рекламный щит: на нем была изображена обнаженная девушка, только длинные распущенные волосы наполовину прикрывали ее тело; она хохотала, запрокинув голову, но взгляд у девицы был хищный, и во всем ее облике было что-то животное.

Смех в зале смешивался со звоном рюмок и бокалов, с топотом ног, отбивающих ритм на кафельном полу, с голосами, говорившими по-английски и по-вьетнамски.

Тхюи вывела Дориса из состояния полузабытья, предложив выпить еще чего-нибудь. Тот кивнул. Официант живо принес бутылку кока-колы для Тхюи, и кассир собрался было внести это в счет Дориса, как тот вдруг приподнялся и хрипло пробормотал по-английски:

— Э, нет, не то, — потом посмотрел на Тхюи и сказал по-вьетнамски: — Подайте виски.

Официант мгновенно принес виски, и американец настоял на том, чтобы она выпила до дна, потом выпил свою рюмку, снова уронил голову на сложенные руки и закрыл глаза.

После этой порции виски Тхюи почувствовала, что у нее кружится голова и к горлу подступает тошнота. Ей показалось, что все вокруг потемнело, а по телу пробежал озноб. Пошатываясь, она вышла через заднюю дверь и упала возле лестницы…

Когда она поднялась, ей показалось, будто у нее ободрано все горло, и не только горло — все тело обмякло, его сводила судорога. Тхюи, покачиваясь, поднялась по лестнице, протиснулась в дверь и, как была, в вечернем платье, рухнула на постель тетушки Ти и забылась тяжелым сном.

Никто в баре, кроме Банг, не заметил того, что случилось с Тхюи. Здесь такое было в порядке вещей. Девушки, освободившись от спиртного в желудке, часто снова возвращались к стойке и продолжали пить и подпаивать американцев, пока те не падали замертво. Тогда официант брал мокрое полотенце (в него заворачивали лед) и обтирал им физиономии клиентов, чтобы привести их в сознание, подсунуть счет и получить деньги.

Банг встревожило состояние Тхюи, но она постаралась успокоить себя — ведь ни одна девушка пока еще не умерла от спиртного, и все же… Бежать вслед за Тхюи, оставив недопитый стакан и посетителей? Нет, этого делать не следует. Нужно остаться в зале, как будто она ничего не заметила. Тхюи просто-напросто нехорошо стало от виски, это не смертельно, все пройдет. Не надо, чтобы все заметили отсутствие Тхюи, нельзя обнаруживать и сочувствия при чужих — здесь чувствам не место. Здесь нельзя раскрывать душу. Ничего, со временем Тхюи наберется опыта, будет соблюдать меру. А потом горечь после тяжелого похмелья и приступы отчаянной тоски научат ее уму-разуму. Когда мерзости жизни, пошлость и грязь становятся невыносимы человеку, он восстает и распрямляется во весь рост. Вот взять хотя бы ее, Банг. Когда-то она была мечтательной школьницей, наивной и простодушной. Банг вспомнила, что, когда она была совсем еще малышкой, она тянулась к пирогу из бобовой муки, завернутому в фиолетовую бумагу, непременно в фиолетовую, и просила: «Дайте мне этот», хотя на блюде было много пирогов в разноцветных обертках.

Малышка Банг тянулась к фиолетовому неосознанно. А в шестнадцать лет она полюбила этот цвет как символ верности. Были мечты, была первая любовь, но потом все исчезло, уплыло куда-то, как ряска, унесенная текучими водами.

В тот памятный день, под вечер возвращаясь из колледжа, она издали заметила отца. Он подбежал к дочери и схватил ее за руки, едва сдерживая рыдания: бронетранспортер задавил насмерть мать Банг.

Отец был ремесленником, делал из бумаги разные предметы, использовавшиеся при ритуальном сожжении. Ремесло это умирало и уходило в прошлое вместе с феодальным укладом жизни. Рухнувший трон императора, падая, увлек за собой и многие атрибуты феодальной старины.

У старика отца уже не было сил, чтобы до конца выполнить свой конфуцианский долг перед детьми. Вчерашней школьнице-белоручке пришлось оставить учебу и взяться за ремесло покойной матери. Взвалив на плечо коромысло с товаром, Банг теперь целыми днями бродила по городу, старательно обходя улицы, что вели к колледжу. Она не сразу освоилась со своим новым ремеслом лоточницы, и поначалу ей трудно было преодолеть смущение.

По совету отца она начала хлопотать о месте секретарши в городской управе. Пришлось кое-кому сделать подарки, и место досталось ей. Какая ирония судьбы — она стала служить той самой власти, которая преследовала и травила ее любимого: когда палачи убедились, что им не удается ни подкупить, ни сломить его, они бросили его в тюрьму.