Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

Она приглушённо и, как ему показалось, задушенно засмеялась.

- Секачу привет! - отозвалась она. - Загляну в субботу. - Тут же уточнила: - Если можно. - И еще уточнила: - С двумя кассетами.

- В десять, - уточнил в свою очередь Сергей. Дыхалки хватило только на это. Сердце бухало, задыхаясь без воздуха.

- В десять, - донеслось эхом, и он обессиленно опустил трубку.

***

Вход на второй этаж был расположен с торца. Сергей взял на вахте ключ, обо­шёл здание со двора и поднялся наверх. В тишине и безлюдье коридора шаги раз­давались гулко и тревожно. Ещё тревожней и чаще билась в висках кровь. Ключ от кабинетной анфилады «охотнорядцы» держали в ящике пожарного гидранта, что был приколочен подле дверей. Ну, а ключик от его кабинетика висел вместе с домашними ключами на брелоке.

До оговоренного часа оставалась ещё уйма времени. Сергей оглядел кабинетик, кое-что прибрал на полках и стеллажах, потом занялся столом. Убрал лишние папки, протёр влажной тряпочкой полированную столешницу, поправил письмен­ный прибор, изображающий охотников на привале, раскрутил провод телефона... Газету со своей публикацией положил зачем-то сверху, потом всё же придавил её папкой, но при этом на треть вытащил.

Ламка появилась неслышно. Сергей даже слегка вздрогнул, завидев её в две­рях.

- Копытца у ламок совсем невесомые, - заключил он, устремляясь навстречу. Она улыбнулась, поздоровалась, расстегнув дублёночку, повела плечиком, соби­раясь скинуть. Он готовно протянул руки.

- Ламки легки на подъём, - согласилась она. Сказала просто, без кокетства и, высвободившись из рукавов, повернулась к Сергею. На ней были белый свитер и джинсы. - А сохатые как? - Она тронула чучело лося, что недавно привезли на реставрацию.

Сергею нравилось, что при виде этих бывших животных, от коих осталась одна телесная оболочка, она ведёт себя естественно и непринуждённо, что не де­монстрирует неуместно-запоздалой жалости или сожаления. Ни тени ханжества не мелькало в её жестах и словах. Этим она походила на Алёшку, который очень любил здесь играть.

- Сохатые! - Сергей коснулся полинялого в музейной сутолоке лосиного бока. Нечто подобное, по другой, правда, причине, происходило на его маковке. - Со­хатые в полёте усыхают, - брякнул он. - Совсем обтерхался, бедолага.

- Неправда, - возразила она. - Он еще вполне. - Она с улыбкой коснулась ко­жаных губ и чуть рискованно-отстраненно добавила: - Моей ламке он глянулся бы...

Сергей кинул быстрый взгляд. Она в ответ не повела и глазом, словно ничего более и не подразумевала. А может, и впрямь ничего не подразумевала?..

Сергей вернулся к столу, откупорил бутылочку «Каберне». Наполненные ру­биновым светом тонкие стаканы поднёс гостье. В её руке вино словно ожило, заиграло, бросая сполохи на лицо. Это напоминало ту ошалевшую настольную лампу. Сергей был не в силах оторвать глаз и утайкой или прямо всё ловил и ло­вил, как порхают, словно сами по себе, её безмолвные, но такие трепетные губы.

Ламка обошла «охотнорядские» кабинеты, легко касаясь чучел, постучала по сейфу-шкафу, где хранилось оружие, мельком пробежала глазами схемы и та­блицы. Чуть дольше она задержалась у плаката с изображением лаек, выхватив пояснительный термин «вязкий в работе». Как мог, он это объяснил, избегая опре­делений «кобель и сука». И тут опять смешался. Что вызвало это состояние, кто знает - то ли вынужденная неестественность в терминологии, то ли микрофон

Ламкин, который она, задавая вопросы, время от времени подносила, то ли во­обще её близость, - но Сергей смешался, стал отвечать невпопад, путаться. Она, видимо, отметила это, потому что обернулась и, ему показалось, чуть победитель­но, словно что-то доказывая, улыбнулась.

И тут до него дошло. Она же была сейчас в гостях. Причём не совсем по делу или даже совсем не по делу, хотя они и условливались о деле. Потому-то и вела себя иначе, чем у себя. Там, у себя, в редакции, она была мягкая, естественная, а здесь и сейчас напряглась, хоть и виду не подавала, говорила чуть резче, отры­вистей.

От этой догадки Пакратов воспрянул, скованность его ослабла, он плеснул в оба стакана вина и, уже не остерегаясь что-либо сделать или сказать не так, стал, плавно виясь вокруг неё, сам всё показывать и рассказывать. Глаза его при этом не упускали ничего - ни жеста, ни взгляда, ни поворота головы, ни линии туго облегающих джинсов, ни белого толстой вязки свитера, под которым явственно улавливалось трепетание. Это напоминало всполохи куропаток под снегом. Белый снег и белые куропатки. Он так прямо и сказал, упёршись глазами:

- Как куропатки под снегом...

Она на миг вспыхнула, смешалась. Однако тут же нашлась:

- Хороший образ. Это что, домашняя заготовка? Очевидно, для будущего ани­малистического очерка? Впечатляет. А вот с этим, - они как раз возвратились к столу, и она коснулась края газеты. - С этим спешить, по-моему, не следовало... Про животных, про гуменника - это хорошо. А детская психология, мне кажется, не выверена. Дети проще и в то же время мудрее нас. Так ведь?!

Пакратов напрягся, похолодел. Но эта последняя фраза - полувопроситель­ная, полуутвердительная - разоружила его. Он почти виновато пожал плечами. И вдруг ни с того ни с сего снова вспомнил свою первую охоту - всё то, о чём рас­сказывал уже Филе... Распластанный глухарь на искристом снегу. Его конвульсии, эти последние трепеты. И кровь на белом - рассыпанные бусины, словно брусника в сахарной пудре. И собственная кровь, капли её, дробящие те настывающие уже бусины. И боль, и смятение. И радость, и вина... И слёзы...

Сергей говорил о том же и почти теми же словами, что и Филе. Но получалось это как-то иначе. Перед Филей он будто оправдывался. А теперь словно объяснял. Да нет, не объяснял - что-то нащупывал. Что-то важное и значительное. Причем не только для себя...

Сергей не сразу осознал, для чего говорит, для чего повторяет ту давнюю исто­рию. А Ламка - и подавно. Зато она почувствовала. Она не столько поняла это, сколько почувствовала. Протянув руку, Ламка потрепала Сергея по шевелюре, коснулась наметившейся тонзурки. Последнего он вынести не мог, но чтобы не показывать истинную причину, мягко ускользнул, рассчитывая приблизиться к её губам. Но тут в свою очередь ускользнула она, повернувшись к нему спиной. За­пах волос, аромат тонких духов, едва уловимый запах кожи... Щека его коснулась раковинки её уха. До чего же нежной оказалась мочка. Мягче, чем он предполагал, когда касался её взглядом. Хотелось чувствовать эту нежность и длить и длить, только бы не было протеста. Щекой он воспринял чуть уловимый отзыв и тихо­тихо, чтобы не спугнуть, соприкоснулся своим ухом с её раковинкой.

- Ау, - одними губами выдохнул он. - Я слышу море.