Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

- И?

- Думаю, моё... Новые места, новые люди. - Она села за стол, включила боль­шую настольную лампу. - Это, наверно, от мамы. В юности она геологом была... А дед мой был моряком. Он из греков... Вот и я люблю странствовать... Отпишусь за командировку и снова в дорогу...

- О «Буране» похлопотать? - отхлёбывая чай, осведомился Сергей.

- Только в кавычках...

Он кивнул:

- Конечно, в кавычках. Над тем, что без кавычек, я не властен.

От него не ускользнул её взгляд: дескать, как знать?! Свет большой зелёной лампы - изделия пятидесятых годов - придавал взгляду магическую силу. На Сер­гея ещё никто так не смотрел. Он терялся и одновременно - надо же! - разбухал в собственных глазах. Вспомнил концертный зал, свои настойчиво посылаемые в эпицентр Ламкиного тайфунца флюиды. А что? Может, и впрямь она не случай­но касалась тогда завитка?

Прихлёбывая чай, Сергей украдкой любовался мочками Ламкиных ушей, при­метил родинку на шее, укрывшуюся в тенёчке. Почему-то казалось, что это только верхняя часть созвездия, что там, в потае, за воротом свитерка, есть и другие. А ещё его глаза беспрестанно отыскивали Ламкины губы. Эти губы, казалось, жили сами по себе и порхали в воздухе, то удаляясь, то приближаясь, как дивные бабочки. Но всего загадочнее выглядели Ламкины глаза. Карие, большие, под­свеченные изумрудом лампы, они были одновременно беззащитны и безоглядны. Как это могло существовать одновременно - он не знал, но именно так оно и было.

К концу чаепития Сергей отметил, что на щеках Ламки замглился румянец. Сергею нестерпимо захотелось коснуться его. Он с трудом сдерживался, чтобы не протянуть руку. Ламка, видимо, почувствовала это и попыталась увести его внимание в сторону - она заговорила о виде из окна, о предстоящей командиров­ке, ещё о чём-то...

И тут произошло нечто странное. Ни с того ни с сего стала мигать настольная лампа - это основательное изделие середины века. Касаться лампы они не пыта­лись. Кипятильник из розетки был выдернут. То есть видимых помех как будто не существовало. К тому же верхний свет горел ровно, без сбоев, а значит, напряже­ние в электрической сети было стабильным. Однако лампа не успокаивалась. Она мигала, пульсировала, потрескивала. Поначалу они не обращали на неё внимания, ведя неспешную беседу. Но лампа вела себя всё неспокойнее. Особенно явственно проявлялось её беспокойство, когда они умолкали. А когда возникла особенно яркая вспышка, они одновременно посмотрели на лампу, потом перевели глаза друг на друга, и Сергей - от греха подальше - её выключил.

***

Байка Пакратова была напечатана с ходу, в считанные дни. Однако отнюдь не потому, что произвела в редакции сильное впечатление. Объяснение оказа­лось самое прозаическое. После рождественских и прочих каникул редакционный портфель опустел. Вдобавок по каким-то причинам «слетела полоса», как ему объяснили в отделе. График поломался, образовавшуюся брешь надо было чем-то заполнять. Вот и заткнули первыми же оказавшимися под рукой текстами.

Слышать такое было неприятно. Однако не это, разумеется, обескуражило Сергея. И не потому за объяснениями он обратился в редакцию. Убрали концовку. История с гуменником, которого приютили дети, благополучно закончиться не могла. Пакратов как спец обязан был объяснить, что звери и птицы, оказавшиеся в неволе, теряют навыки, что нельзя их одомашнивать, а потом выпускать в дикую природу. Но этот абзац, завершавший историю, в редакции взяли да и выкинули. «Хвост вылез», - коротко бросил секретарь.

От всего этого, а ещё потому, что Сергей остро осознал всю слабость своего опуса, ему сделалось горько и досадно. На службу он пришёл в раздражённом со­стоянии. А тут ещё Филин подвернулся:

- Всю свою печаль он вложил в светлый образ гуся лапчатого...

Сергею бы на эту язву отшутиться, в крайнем случае смолчать, а он ни с того ни с сего вдруг взвился.

- А чего ты знаешь про меня! - Сергей схватил Филю за грудки. - Чего ты знаешь! Когда я убил первого косача, я ревел. Понимаешь, ревел!.. Потому что мальцом был, ребёнком...

Филя - редкий случай - не перечил. Он поправил съехавшие очки, неожидан­но мягко приобнял Сергея и молча повёл в боковушку. Там он снял с Пакратова полушубок, ушанку, выдернул из-за стола стул, посадил его, а сам сел напротив.

- Ну, чего ты, Серенький?! Ёшкарне...

Пакратов малость поостыл, опустил голову. И так, сидя с упёртыми в пол гла­зами и безвольно повисшими руками, выложил всё.

- Сначала-то я ликовал. Орал во всё горло, когда сшиб того косача... Как перво­бытный... Представляешь... Мне тринадцать лет. Батька впервые взял меня на охоту, дал в руки одностволку. Сижу под берёзой, на ней чучелка. Вокруг снег, тишина. Десять минут, двадцать. Зябко. Начинаю коченеть. Мороз градусов двад­цать. Уже зубами постукиваю. И вдруг - фр-р! - на мою березу садится матёрая птица. Сердце прыгает. Я вскидываю ружьё и с ходу - бах-х! Приклад в скулу, по носу. С берёзы - валом снег. Ничего не вижу. Уши от грохота заложило. И тут у ног - бух! - точно взрыв. Я ещё вверх пялюсь. Сквозь порошу вижу, как кружит­ся перо. Медленно так парит, вокруг оси вращается. Я ору, всё ещё ору. Что-то ли­кующее, победное. И боюсь опустить голову. Потому что кровь прёт из разбитого носа. И потому что боюсь увидеть... Потом всё же наклоняюсь и вижу: матёрый косачина с переломанными крыльями лежит у моих ног. Я уже не ору, я что-то выстанываю. Из носа - сопли, кровавая юшка. Моя кровь мешается с косачиной, которой обагрён снег. Ноги подламываются. И слёзы...

Сергей осекся, горло перехватило. Ему с трудом удалось подавить спазм.

- Был я мальчик, дитя, а...

Филя взял его свисавшую с колена руку, зажал меж своих ладоней.

- Мальчик-с-пальчик, - каким-то чужим голосом обронил он, потом потрепал Сергея по плечу и, ничего более не сказав, вышел.

***

Газету со злополучной публикацией Пакратов засунул меж конторских книг и папок, которые лежали на кромке стола. Ламка, к счастью, была в командировке. На сей раз - к счастью. Может, она и не увидит этого номера.

День был пятница, к тому же тринадцатое число. Но Сергей не утерпел и по­звонил. На сей раз Ламка выезжала в ближние места и должна была обернуться за день. Так оно и вышло. Она оказалась на месте. Сердце Сергея прыгнуло выше потолка, когда он услышал её голос.

- С приездом, - сказал он. - Как командировка? Ламке студёно в северных краях?

Говорить в третьем лице было удобно - дистанция между «вы» и «ты» словно сокращалась.

- Ничего, - отозвалась она, голос был приветливый, ласковый. - Повсюду со­гревала незримая забота. - Это было добавлено с лёгкой иронией, но не обидно, а наоборот - хорошо. Сергей аж вытянулся в ожидании.

- А как же обещанный визит? Секач замер по стойке смирно, взяв клыки на караул.