Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

Несколько раз он порывался позвонить, поговорить, возможно, как-то форси­ровать события. Однако верхнее чутье подсказывало, что этого делать не следует. Пакратов рассуждал как охотник-промысловик. Потому что так себя чувствовал. Опыт промысловика, правда, был у него невелик. Однако в засидках и схоронах сиживал, терпения доставало. Иной раз часами приходилось выжидать, примани­вая добычу чучелками или посвистами. Это он обронил, сидя за шахматной пар­тией. Естественно, не упоминая предмет размышлений. Филя, однако, догадался. Вспорхнув на валик дивана, он зареготал:

- Я - косач. Повсюду чучелки, а внизу Купидон с калёной стрелой. Фр-р!

Что было делать с этим прохвостом? Пришлось сшибать его матом. Естествен­но, шахматным.

***

Следующий день в «охотном ряду» начался как обычно. Привычную атмо­сферу нарушило только опоздание Маруси Пителиной. Кладовщица примчалась, когда Сергей с Филей уже разыгрывали дебют.

- А вот и моя королева, - берясь за пешку, сказал Филя.

Пакратов поднял голову. Маруся была растерянно-возбуждённая.

- Проспала, должно быть, - заключил Сергей.

Филя вскинул очки.

- Ага, - согласился он. - Петушка, видать, придавила, вот он и не прокукаре­кал.

Сергей хмыкнул, не придав Филиному уточнению значения, а оказалось зря.

Непривычно живо скинув своё крупногабаритное малинового цвета пальто, Маруся подкатилась к столу Таисии Тимофеевны. Они о чём-то с нею зашушу­кались. Точнее так - Маруся шептала, а Таисия Тимофеевна переживала. Она всплескивала руками, ойкала, оглядывалась по сторонам, не то остерегаясь, не то ища поддержки. Всё это вызвало законное беспокойство Калиныча. Главный охотовед профессионально навострил уши, что-то, видать, уловил и деловито под­сел ближе - дескать, кончай, девка, втихомолку бухтеть, валяй выкладывай. Тут с дивана поднялся Филя:

- От масс секретов быть не должно. Всегда делиться с общественностью нуж­но!

- Во-во, - не усмотрев издёвки, кивнул Нужник.

Что Марусе оставалось делать? Хлопнув себя по ядрёным коленям, слегка краснея и пыхтя, она принялась рассказывать.

Нынче ночью бабе приснился сон. Будто кто-то голубит её. То за руку берёт, то плечи оглаживает, а больше всё грудь норовит. И хотя тихо так, не охально, а растревожило.

- Мужик? - насторожился Калиныч.

- Какой мужик! - простодушно отмахнулась Маруся. - Я давно с-под них ни­чего не имею.

- Ну-ну, - кивнул главный охотовед, не то подтверждая моральную устойчи­вость Маруси, не то сомневаясь. - А дальше-то чего?

А дальше было так. Маруся проснулась. На дворе потёмки. На лбу испарина. «Эк, чего приснилось, - подумала она. - Сердце, должно, намяла». И только со­бралась повернуться на другой бок, как почуяла - и не во сне уже - наяву, - что кто-то гладит её.

- По груди, - уточнила Маруся. - По левой.

Уточнение было существенное, учитывая Марусины габариты.

- Этого материала на четырёх баб хватит, - профессионально оценил такси­дермист.

Маруся на его реплику даже ухом не повела, настолько была во власти пере­житого.

- Баба, знаете, я не трусливая, - сказала Маруся, и все закивали: по складским подвалам, где и мышей, и крыс полно, завскладом шастала без всякого сопро­вождения. А тут...

Вскочив с кровати, напуганная женщина метнулась к выключателю. При свете огляделась - вокруг никого. Тут бы ей поостыть, успокоиться. Ан нет. По груди опять будто кто водит. Маруся задрожала, принялась срывать с себя все ночные одёжки - все ситцы, байки и штапели - и до того разоблачилась, что осталась в одном лифчике.

- В лифчике? - округлил глаза Калиныч, уши его пылали кумачом. - Ну, ты, Марея, даёшь! Ить даже кобылу рассупонивают, когда в стойло ставят...

Маруся на реплику Нужника не повела ухом, поскольку подступила к главно­му. А главное заключалось в том, что она скинула лифчик, который не снимала всю последнюю неделю. И... Из левой чаши Марусиной упряжи на стол сначала вытекла яичная скорлупа, а уж за нею шлепнулся мокрый тощий цыпленок. Рас­крыв жёлтый клювик, он сказал: «Пи».

С полминуты в казённом заведении стояла абсолютная тишина. Слышно было, как с носа Калиныча сорвалась небольшая - величиной с третий номер дроби - капля. А потом раздался такой хохот, что у чучела волка напрочь отвалился хвост.

Хохотали все. Кроме Маруси. Маруся, как бы продолжая рассказ, вслух пыта­лась понять, как же закатилось за пазуху то треклятое яйцо, деловито перечисляя все возможные рыночные и кухонные ситуации. Но её тон и озабоченность ещё больше распалили атмосферу. Филин свалился со стула и, дрыгая ногами, при­говаривал:

- Пи... Сплошной пи...

Сергей в отличие от него предусмотрительно сместился к центру и катался по дивану. Таисия Тимофеевна квохтала, держась за живот - она опасалась за проч­ность свежих аппендицитных швов. Но больше всего, пожалуй, заходился Нуж­ник - непроницаемый Хорь анд Калиныч. Потеряв всегдашнюю бдительность, он не пресёк ни одной аполитичной реплики, которые по очереди выдавали то Сергей, то Филин. А уж такой возможности те не упустили.

- Поддержим инициативу М.И. Пителиной по увеличению поголовья птицы!

- Трудовой почин завскладом Пителиной в свете последних исторических ре­шений!..

- Достижение Марии Пителиной в корне опровергает буржуазную догму, что курица - не птица, а баба - не человек!

- Даёшь встречный план по производству товарно-яичной продукции от каж­дого трудового коллектива!

- Почину Марии Пителиной - крепкую идеологическую поддержку!

- Увеличим птиценоскость на душу и тело населения!

Нужник во всё горло хохотал над Марусей, а Сергей с Филей - всё больше над ним, до того у него был расслабленный и потешный вид.

Отсмеявшись, отбалагурив, все, наконец, разошлись по своим местам. Однако раж дурашливости не угас. Долго ещё то в одном, то в другом углу конторы раз­давались всплески смеха, остаточный гогот или хотя бы придушенное хмыканье.

Лирическое настроение подвинуло Пакратова к действиям. Он решил позво­нить Ламке. Разве можно было упускать такой случай. И благодушное состояние, и занимательный сюжет, коим щедро оделила коллектив Маруся Пителина, - всё располагало к непринужденному, доверительному разговору. В такой атмосфере могли возникнуть самые благоприятные повороты и прежде всего, конечно, до­говоренность о встрече. Сергей стал накручивать диск, делая это почти автомати­чески, до того усвоил её номер. И внезапно осёкся. «Что я делаю? Можно ли о таком говорить? Те ли у нас отношения, чтобы рассказывать такое? Это же всё равно как на первое свидание вместо букетика принести в подарок бельё».

Ища подтверждение своей опаске, Сергей мысленно стал обращаться к самой Ламке, а для этого попытался представить её образ. «Вот здесь, напротив, она сидела. Мы с нею говорили. Я видел её лицо, её глаза, её губы. Мы говорили о се­наже, о соли-лизунце, о...». Тут Сергей похолодел. Вот! Не в этой ли ерунде и рас­творилось всё то, что так жадно он хотел сейчас воспроизвести?! Образ ускользал. Сергей никак не мог уловить его. И тут его обожгла догадка. «А может, её и не было вовсе. Может, я всё это выдумал, вообразил - и её, и её губы. А на самом деле её не существовало и не существует... »