Леонид Нетребо - Белый вахтёр

Но положительный ответ из «Золотого ключика» поразил своей молниеносностью и конкретностью: «Одобряем. В завязке ничего не менять! Концовка — согласно предварительной договоренности». И еще несколько ничего не значащих фраз с пожеланием успеха.

Только теперь я понял, насколько далеко зашел в своих поэпрозаических изысках! Что теперь делать со всем этим — с готовым законченным сюжетом, украшенным счастливым концом, который я, увлекшись, слепил себе в удовольствие? Пусть морщатся критики, которые потом определят, что как раз-таки сюжета здесь и нет, — а есть безвкусный, бесформенный пирог из аллюзорных слоев. Я тоже без всякого благоговения отношусь в их «реалистическим» канонам! Мне до глубины души важно лишь то, что я трудился — свободным! И пусть в данном случае эта свобода есть плод вседозволенности, подаренной всемогущим спонсором, — главное, что я не сковывал себя позорными для автора рамками, порожденными низкой заботой быть непременно опубликованным. В этом было неописуемое наслаждение! Впрочем, мысль отклонилась — вопрос не в моем удовольствии, не в удачности сюжета, и уж совсем не в том, вписывается ли сочинение в классические рамки…

Вопрос в следующем. Теперь, когда написана сказка со счастливым концом, я обязан сделать вид, что это никакой не конец, а только завязка, элемент контраста — счастливая его часть, — который подчеркивает несчастье развязки. Именно сейчас, когда, не побоюсь этих слов, слезы умиления омывают мою истосковавшуюся, мятущуюся душу, — от осознания того, что мне, наконец, выпало счастье написать то, о чем действительно думаю, что действительно понимаю…

О, «буратины» все просчитали, когда нанимали меня для решения своих задач! Будь они поглупее, то подрядили бы другого писаку, производителя заурядных боевиков, который, за несколько дней, без великих для них трат, накропал бы им любой сюжет. Но им нужен был я, который не может без того, чтобы не размочалить душу читателя прежде, чем завершить повествование, — ад ощутимее, когда до него побываешь в раю.

Получается, что далее, классическим продолжением, я должен изменить своим авторским принципам. (Конечно, я пытаюсь оправдать себя, — как будто бы я, берясь за заказ, не понимал, чем это все должно закончиться!) Спорить с «Золотым ключиком» бесполезно. А отказаться от продолжения, значит поставить крест на своем творческом будущем. Нет, я пойду другой дорогой. Вот она.

Я не буду бороться с собой. Я, просто и понятно, в духе современных триллеров, напишу вторую часть. Но напишу так, чтобы читатель понял, что это подделка, что это — не я. Чтобы он не поверил второй части сюжета. И тогда совсем не важно, насколько мерзким и противным моей природе будет развязка. Читатель поймет и простит. В его душе останется только первая часть — про Молодую Женщину и Аиста-ангела. Придет время, и я опишу, как все было, как ткалось произведение. Впрочем, если все мне удастся устроить так, как задумано, то никакие оправдания, ни в настоящем, ни в будущем будут совершенно не нужны.

Принимаясь за продолжение, я ругал «Золотой ключик», который поставил передо мной подобную проблему. Понимая, что мое чувство — эмоция раба, который, ненавидя господина, принимает пищу из господских рук…

…Автоматчик, которого я вижу в раме лобового окна микроавтобуса, решительно указал коротким стволом в землю. Я остановился. Этого только не хватало. Как меня угораздило наскочить на автоматчика? Неожиданней трудно придумать в этом мирном беспорядке приехавших, встречающих, уезжающих.

Минутами раньше я подъехал к вокзалу, когда только что прибывший поезд уже начал торопливо освобождаться от пассажиров и товарного груза. Через полчаса поезд пойдет дальше. «Где почтовый?» — осведомился я у первого попавшегося проводника. — «Дальше, за „столыпинским“», — проводник махнул в сторону хвоста поезда.

Вокзал небольшой, поэтому, как правило, почти вся концевая часть любого прибывающего состава имеет перед собой не перрон, а утрамбованный пустырь, по которому можно свободно подъехать прямо к вагонам. Что и делают встречающие, прибывшие на личном транспорте, создавая небольшой автохаос. Их примеру следую и я, повышая степень общего беспорядка. Лавируя между людьми и машинами, медленно продвигаюсь в указанном направлении. То и дело высовываюсь в окно, просматриваю очередной вагон, пытаясь угадать в нем «столыпинский», сразу за которым мой почтовый. В коем приехал «драгоценный» груз — трехтысячный тираж моей поганой книжонки о двух сотен страниц в твердой красочной обложке.

Итак, мне приказано остановиться. Глушу двигатель, выхожу из машины. Милиционер переключился на другой объект, жестикулирует уже не мне. Оцениваю ситуацию. Все понятно: происходит загрузка заключенных. Мой милиционер с автоматом — из оцепления, внутри которого, в контраст людской и автомобильной толчее, полный порядок. Невольников прогоняют по одному сквозь коридор вооруженных милиционеров. Режим движений регламентирован. Выкрикивают фамилию, — заключенный выкатывается из «автозака» и, пригнувшись, метров двадцать трусцой семенит к вагонной двери, где его уверенно принимает пара решительных рук и быстро втягивает в вагонное нутро. Нельзя останавливаться, нельзя разговаривать, нельзя подавать какие-либо знаки.

Кто эти люди? Уже осужденные преступники или еще только подозреваемые, которым предстоит суд? По внешнему виду трудно установить их даже приблизительный статус. Они похожи друг на друга: все коротко стрижены, одежда сера, у каждого котомка — пакет или матерчатая сумка. Они не поднимают лиц, по выражению которых можно было что-либо прочитать: растерянность новичков, или озабоченность тех, кому еще не отмерена доля, или уверенность матерых, для которых тюрьма дом родной. Ничего этого, при такой скорости мелькания согбенных фигур и почти одинаковых профилей, заметить невозможно.

И вдруг близко, буквально возле моего уха, — радостный выкрик: «Серый!..» Удивленно повернул в мою сторону тупую морду мохнатый охранный пес из оцепления, похожий на сфинкса.

Оборачиваюсь и я. Голос принадлежит приземистой даме с неженственным мускулистым лицом, которая удерживает руку стоящего рядом с ней ребенка.

— Серый! — коротко, как будто одним слогом повторяет она, резко подаваясь в сторону своего крика, при этом мальчик, пленник сильной руки, страдальчески дергается в такт ее судорожного движения. Скороговоркой, как бы причитая, она досадливо бормочет: — Не слышит? Не понимает? — Буквально визжит: — Серый!..

Бегущий сквозь строй резко оборачивается, осклабливается и исчезает в вагоне.

Ребенок — совсем маленький мальчик. По его глазам видно, что он ничего не понимает. Женщина тычет пальцем в сторону вагона: видишь? Вон тот, который пробежал, — наш папка!.. Он просто бритый, понимаешь? Волосиков нет! Уже побрили, аспиды. Узнал?