Леонид Нетребо - Белый вахтёр

Нет, оказывается, это еще не все! Мне, как видится, предстояла еще встреча с той, которую я, по сути, создал, — реальная исполнительница мерзкого замысла «буратин». Да что я все перекладываю на «буратин»! Это мой замысел! Не случайно, что конкретно меня они выбрали для моделирования реального сюжета, понимая, что именно я смогу сделать так, как будет наиболее жалко, наиболее ужасно! Цель в том, чтобы как можно больше слез жалости выдавить из читателей; а потом — слез ужаса из моих согорожан и из жителей других городов, куда придет моя книга, а за ней весть о реальном пожаре и реальной гибели ребенка. И все для чего? Для того чтобы сказать людям: бойтесь! Страшитесь! Ставьте бронированные двери с хитроумными замками фирмы «Золотой ключик»! Нанимайте личных детективов и охранников! Пользуйтесь адвокатскими услугами фирмы для отстаивания своих личностных и имущественных прав! Это, конечно, не будет сказано напрямую, со злорадством, с улюлюканьем, — это будет подразумеваться всем ходом событий. Я! — я убийца! Я — убийца! И уже не как автор, а как человек!

Алчная, наверное, чувствуя мою проданную душу, ничего не скрывает, разговаривает развязно, не таясь, как при сообщнике. Хотя, она, конечно, не подозревает, чьей пассажиркой является, и что сюжет, который ей предстоит реализовать, в трех тысячах экземплярах едет вместе с нами, занимая всю грузовую часть салона. Не оттого ли, не от близости ли всего этого, она так разошлась?

Да она, оказывается, пьяна!

Такая мразь имеет ребенка. А я, который за всю жизнь никому не сделал осознанного зла, — вынужден доживать свой век пустоцветом! О чем это я? — о справедливости? К какой справедливости могу взывать я, который воистину душегуб! Ведь где-то сейчас живет и беспечно радуется жизни какая-то семья, которой я предначертал стать моей жертвой. О! Я, оказывается, вовсе не человек, — демон! Раб Золотого Паука. Творец тонкого, изощренного спектакля. Спектакля, для которого уже, оказывается, готовы не только старательно выписанные мной действующие лица, но и назначенные режиссером исполнители. Один из исполнителей сидит рядом со мной, и я, сценарист и статист одновременно (что вы! никакой случайности — все закономерно) аккуратно везу его к подмосткам. Терпение, уважаемые зрители, скоро, уже очень скоро спектакль-триллер увидит рампу!

Мне хочется потянуть на себя руль и взлететь, к моей, к чертовой, матери!

Я должен спасти невинных людей… Но как? Поднять шум? — смешно, мне никто не поверит, между тем как дело все равно будет сделано. На меня же и свалят, как на «режиссера». (Тоже интересно и не менее потрясающе, как они сразу до такого не додумались?) Немедленно убить эту женщину (невеликий грех по сравнению с тем, что уже сделано) или облить бензином и сжечь весь тираж книги? А может, то и другое и… третье? Для триединства я могу сейчас врезаться в дерево, в корму какого-нибудь рефрижератора, или лучше пойти на лобовое столкновение. Жалко только сидящего рядом ребенка… Найти вариант, когда ребенок останется живым?..

Вот так! Своим беспринципным отношением к невинному, казалось бы, литературному творчеству, я привел себя к ситуации, которой уже не владею, и от отчаяния готов на все. Даже — возможно ли было такое представить! — на самое страшное по отношению к постороннему человеку и к себе! Готов, когда никакое отчаяние, никакая решимость уже никого не спасает, а может только увеличить число прямых жертв. Ведь уже ничто не предотвратит намеченного «буратинами» события. Этого не допустит «Золотой ключик», «Золотая отмычка»… Они пойдут на все: например, они могут трагически устранить меня — и торжественно оплакать, еще более увеличив на необходимое время писательскую популярность, после этого напечатать новый тираж книги (авторские права на повесть предусмотрительно присвоены ими по договору), которую тогда уже раскупят махом; могут нанять другую воровку и так далее. А я не смогу никого предупредить, потому что не знаю, кому предназначено быть жертвой. Да и поможет ли подобное предупреждение? Жертвой может стать любая семья — выбор безграничен.

— Следи за дорогой, парень! — впервые Алчная обратилась ко мне напрямую, когда мы въезжали в тоннель. На этот раз она была не столь самоуверенна, и голос ее дрожал. — Ты, наверное, самоубийца! Лучше бы я на автобусе…

В ответ я прибавил скорость. Несмотря на темень, которая нас окружала в этом рукотворном подземелье, в салоне было по-прежнему светло, и я заметил, как Алчная вжалась в сиденье, как кошка. Именно как трусливая кошка, а не как благородная пантера!

На выезде из тоннеля, когда стекла опять залило дождем, я все же увидел впереди по курсу яркую вспышку и сбросил скорость. В пределах видимости на обочине подломилось большое корявое дерево и рухнуло поперек дороги. Я, как во сне, затормозил, понимая, что тормозить нельзя (цугцванг!) Машину занесло, колеса безвольно заскользили по мокрому асфальту. Все, что было еще автобусом, мной, тысячами книг, Алчной и мальчиком, неумолимо потянуло к глубокому котловану, обрыв в который начинался через несколько метров после череды декоративных столбиков-ограничителей. Алчная, визжа, рвала все ручки и толкала дверь. Дверь не открывалась. Последние, как я понимал, мгновения мне было жалко сидящего рядом мальчика, который плакал… Впрочем, пожалуй, еще было чувство благодарности к той стихии, которая решила за меня все мои проблемы…

Чудовищный удар потряс автобус, рассыпалось стекло. Померк свет. Слышен был только крик мальчика и шум борьбы. Но это был еще не конец. Машина, не достигнув обрыва, остановила свое скольжение, будто запнувшись, но, повинуясь инерции, перевернулась. В кувырке я смог увидеть большую птицу, которая отлетала от нас, унося в лапах ребенка… Секунда, сноп пламени, хлопок…

— Долго же ты спал, — сказал мне сын, когда я открыл глаза. Я догадался, что он взволнован, но скрывает свое волнение, старается говорить как можно обыденнее. Я все-таки немного знаю своего сына.

— Где мы? — я обследовал глазами комнату, наполненную белыми и блестящими предметами.

— Мы в больнице, папа, — сын поправил одеяло. — Все нормально, страшное позади, не волнуйся. Парочка-троечка переломов. Ну, сотрясение, конечно, с потерей сознания. Смекаю, что без потери памяти. Угадал? Доктор предупредила, что сегодня ты придешь в себя. Жаль, мама не присутствует при этом торжественном моменте. Отбежала ненадолго, скоро будет. Соскучился?

В его словах, вместе с показной, подбадривающей иронией, чувствуется неподдельная теплота. Пожалуй, впервые в жизни. Действительно знаменательный момент. Эта теплота в голосе отвлекла меня от удивления всем остальным, что происходило в тот момент со мной: горизонтальное положение, невозможность пошевелить рукой или ногой, непривычная обстановка.