Леонид Нетребо - Белый вахтёр

Вглядываюсь в ее лицо, пытаясь найти черточки — чего?.. Стыда? Раскаяния? Отчаяния? Боли? Каких-то особых чувств, определенных наличием невольных зрителей, близостью ребенка? Мои ожидания напрасны, я ничего не увидел. Мать и сын отвернулись от меня к вагону, запрокинули головы к непроницаемым зарешеченным окнам, и выглядят сейчас как обыкновенные провожающие, которых вокруг многие десятки.

Ребенок не по сезону тепло одет. Впрочем, осень. Пока сухо, но промозгло. В природе, на душе. Кругом и внутри. Кажется, собирается гроза.

Почему я получаю свой груз так далеко от дома? В нашем городе вокзал только строится: возводится здание, подтягивается аппендицитом от столбовых, караванных железных дорог, рельсовая нитка. Конечно, данное обстоятельство не помеха для почтовых получателей — любой груз борзые курьеры, не чета мне, доставят куда угодно: к дверям квартиры заказчика, к складам офиса, положим, «Золотого ключика», к бесу на рога. Это все о том, что я сам выбрал такой способ получения тиража, который произведен в престижном издательстве и прибыл издалека: получатель — авторская персона, единолично, на чужом маленьком вокзале, вдали от родного города. Мне стыдно. Но чего я добивался, когда принимал такое усложненное решение: рассчитывал таким образом оттянуть момент, когда первый читатель раскроет мою книгу? Или надеялся в двухчасовом пути что-то передумать, предпринять, переделать? Не знаю, все это, конечно, наивно, но факт, что со мной происходит нечто необычное. Действия мои нелогичны, где-то даже смешны, настроение скверное. А что я буду делать на презентации?..

Три тысячи экземпляров в тридцати коробках, которые, прямо с платформы, затянули в мой микроавтобус вокзальные грузчики, заняли весь салон, как и рассчитано. Кстати, тираж мог быть более крупным, что для «Золотого ключика», спонсора издания, не составило бы никаких проблем. Но ведь расчет таков, чтобы сделать книгу бестселлером, а при такой задаче, как правило, большое количество, следовательно, доступность, механически работают против популярности.

Вокзальная служащая в униформе заканчивала оформление документов, когда я был уже в машине, готовый ехать. Перед тем как подать полагающиеся мне листки, она еще раз внимательно долго смотрела в них, что-то сличая. Наконец, подошла к окошку кабины.

— Простите, вы — автор?

— Автор? Что значит автор? — задаю ответный, в данном случае глупый вопрос. Мне не удается таким образом войти в роль лгуна: ее вопрос застал меня врасплох — у меня не та интонация, не то выражение лица.

— Груз, по одним документам, — книга, — уверенно растолковывает служащая, отводя в сторону руку с бумагами. — Автор, судя по другим документам, — вы! — Тычет второй рукой, с другой частью бумаг, в меня. — Действительно вы? Ну, не может быть такого совпадения: фамилия, имя, отчество, — тут ее голос дрогнул, как у поклонницы, вдруг понявшей, что перед ней предмет обожания — известный артист, спортсмен или политический деятель.

Мой виноватый утвердительный кивок украсился разочарованным, моим же, вздохом, — все было непроизвольно и искренне, жеманство не в моей манере. Последовала обычная в такой ситуации просьба об экземпляре, на память о встрече, непременно с автографом. Знала бы она, какой неожиданный трепет охватил меня от перспективы вскрывать коробку и дарить то, что уже всей душой ненавижу. Я знаю вид книги по макету, утвержденному спонсором: красочная обложка — объятые ужасом глаза полуобнаженной женщины, мертвый ребенок — какой-то мерзкий, сексуально-садистский коллаж. Как можно такое дарить! Поколебавшись, лезу в кабинный бокс, судорожно шарю в захламленной глубине: слава богу, есть один экземпляр «старой» книги.

Подписываю, дарю.

— «Озер голубые глаза», — благоговейно читает служащая, — какое название красивое, спасибо. Девчонки лопнут от зависти. Она отходит и уже кому-то дальнему помахивает, как флажком, моим подарком.

Включаю двигатель и стараюсь быстро отдалиться от перспектив встречи с новыми поклонниками, «девчонками» и «мальчишками». Конечно, подобных встреч не избежать вовсе, но пусть они случатся как можно позднее.

Я в бессильном гневе на себя и на весь мир. Продолжение поездки — как во сне.

На дороге голосуют. Мне всегда трудно проехать мимо «автостопников», которым с дороги явно видно, что в машине есть, по крайней мере, два свободных места. Но если бы сейчас на обочине стояли не женщина с ребенком, ни за что не остановился бы.

Уверенные женские руки подали в кабину ребенка, которого я усаживаю рядом с собой. Затем в кабину юрко влезает сама женщина и сильно, к моему неудовольствию, хлопает дверью. Смело глянула на водителя, как на извозчика, — поехали.

Конечно, трудно ошибиться, моя пассажирка — это та самая дама, которая минутами раньше кричала возле «столыпинского» отцу этого самого ребенка: «Серый!»

Я не хотел разговаривать ни с кем на свете. Поэтому дама, оказавшись разговорчивой, вещала, перебивая радио, а я молчал, лишь краем глаза наблюдая своих спутников. Иногда пассажирка демонстрировала своеобразную несинхронность: обращаясь непосредственно к сыну, смотрела на меня; а когда слова носили обобщенно-философский смысл, то есть, относительно предыдущего, предназначались и мне, — демонстративно не отрывала глаз от сына. Мальчик, по всей видимости, мало что понимал, но почему-то по-стариковски страдальчески морщился, на что мать, казалось, не обращала никакого внимания. Иногда, несмотря на ее жужжание, я отвлекался в свои мысли, — это требовало больших усилий. Возможно, при этом также болезненно кривилось мое лицо. Формально она разговаривала со своим сыном, к которому обращалась так же, как и к его отцу, — Серый (выходит, рядом со мной сидел Серый Серович — неплохое начало биографии!). Однако уже с первых ее слов меня посещали сомнения относительно реального адресата ее речи. Возможно, женщина тонко следила за моей мимикой, и малейшие движения лицевых мышц подневольного слушателя стимулировали либо активное продолжение темы, либо неожиданный поворот в ней. Ее голос, ее смех, ее ужимки заполнили весь салон, все остальное было всего лишь фоном, местом действия, сценой с декорациями и статистами.

С первых минут я окрестил ее хищницей. Затем, перебрав близкие и дальние синонимы (куда денешься от авторского порока!), дал ей новое имя, которое, по моему тогдашнему настроению, больше ей соответствовало, — Алчная. Действительно: хищник — безмозглый зверь, раб инстинктов, а алчным может быть только человек!

…— В чем, ты думаешь, Серый, справедливость жизни? — продолжала Алчная, когда мы проезжали какие-то поля, на которых трудились люди. — А вот в чем: что ворам с рук сходит, за то воришек бьют. Какой вывод? Не будь воришкой, как твой папка, мокрушник позорный, на полтора червонца залетел, а если бы все доказали?.. А будь фигурой!