Леонид Нетребо - Белый вахтёр

Потому что здесь же внизу, в творениях натуры и человека, живучим паразитом обитала Война, одна из ипостасей Зла. Война строго смотрела на порабощенную землю своими вечно гнойными глазницами. Ее обслуживало ретивое воинство — нужда, голод, болезни. Война хвасталась перед всем миром взрывами и пожарами, радовалась женскими рыданиями, детскими плачами, стонами умирающих. Недуг войны проник в каждое тело, в каждую душу. Война отгоняла от себя соседние народы, птиц и зверей. Только мор, с его атрибутами тлена и смерти, был желанным гостем войны. Тучи его зеленых мух пировали на трупах и нечистотах.

Творцами Войны, — ее головой и руками, — согласно вечному закону Зла, были люди, которые искренне полагали, что чем больше врагов убьет каждый из них, тем меньше лиха останется, тем скорее на их землю придет Добро. И с еще большим усердием люди пытали и убивали друг друга. Война же, яркий персонаж театра абсурда, вертлявой куклой свирепо хохотала, надсмехаясь над самоуверенными жертвами-кукловодами, над людской глупостью и гордыней.

Людям, как всегда, некогда было думать о том, что все войны, рано или поздно, кончаются горьким разочарованием и бессильным раскаянием. И что пока они горды и глупы, злы и беспечны, Добро будет залетать на их пожар лишь иногда, в образе карающего ангела, и только с одной целью: чтобы отнять то, чего они не достойны, — дабы подарить его тем, которым оно, это нечто, по праву принадлежит.

Тревога Аиста вызрела в суровые тучи под ним, набухающие с каждым ударом сердца. Великая энергия загудела в тяжелых водяных парах, загораживающих землю от светлеющего неба. В темных недрах сверкнула красной медью первая молния. Аист сложил крылья и ринулся вниз. Его тело, словно плотный ворох электрических искр, пробило тучу, и скоро он вынырнул под черными куделями, уже во всю мощь источающими тропический ливень. Здесь он превратился в распятие, грозно застывшее над землей, — распластавший крылья и удерживаемый на весу, как на нитках, вонзившимися в его тело потрескивающими огненными волокнами, идущими от туч.

Ничто не вызывало страха, ничто не мешало, но только прибавляло решимости. Он еще раз всмотрелся в свою цель:

…в хижине из тростника и бамбука за низким столиком, поджав ноги, сидели несколько человек с желтой кожей, угловатыми скулами и узкими глазами. Одни жестикулировали над картой и рисовали какой-то план, другие снаряжали оружие. У плетеной колыбели сидела худая женщина с седыми клоками волос. Гримасы корежили ее лицо: она плакала без слез. В колыбели лежал ребенок — скелет, обтянутый кожей. Сухой рот его был открыт, а глаза, провалившиеся в глазницы, полузакрыты, — он стонал. Иногда люди, перекрикивая шум дождя, обменивались резкими словами, взглядами, жестами, из которых спело: Взорвать! Сжечь! Отомстить! Убить!

Белый Аист, преодолевая сопротивление электрических нитей, рванул крыльями вниз. Сноп грозовых разрядов обрушился на плантации возле хижины, одна из огненных нитей достигла высокой акации, которая рухнула, едва не задев крышу жилища. Следующим движением сам Аист такой же белой горячей стрелой устремился вниз. Мгновение — и его мощный клюв легко пробил брешь в покатой крыше хижины, его тело, врываясь внутрь, разбило непрочную конструкцию, разбросало бамбуковые жерди и тростниковые снопы. Шум разрухи смешался с воплями ужаса. Аист когтистыми лапами выхватил из колыбели ребенка и, ломая остатки крыши, с гулкими ударами мощных крыл отдался в небо, в голубую прогалину между черных туч…

Его когти не причиняли ребенку вреда — лапы превратились в нежные руки, в которых мальчик быстро успокоился. Он так и нес в небесах дитя спящим, лицом кверху, — благодаря этому имея возможность смотреть на то, как меняется маленький терпелец. Очень скоро с лика ребенка сошло страдальческое выражение. Посвежели, налились щеки, порозовели губы, он заулыбался во сне. По мере того как они летели, менялось лицо ребенка: разрез глаз, цвет кожи и волос, форма скул… Аист понимал, что каждая местность, не меняя сути, дает свою картинку. Это его забавляло, и он даже затеял игру: замедлял движение — останавливалось изменение облика ребенка; возвращался, повторяя путь, затем подавал совсем в иную сторону. Чудесным образом менялись картинки. Он почувствовал себя небесным художником, ваяющем теперь уже нужный образ. Когда заданный им лик был готов: глазки (в чуть приоткрытые щелки было видно, что они голубые), слегка вьющиеся русые волосы, бровки изогнутыми тонкими крылышками, — он несколькими короткими зигзагами добился маленькой родинки на правой щеке. Это был венец его творения. Именно здесь он должен был состояться, потому что Аист находился у цели своего пути — над устрашенным городом, боящимся самого себя. В этот момент творческого удовлетворения и осознания своей цели он почувствовал усталость. Смеркалось. Он сбавил скорость и наконец закружил малыми кругами над намеченной местностью.

Мальчик на глазах стал убавляться в размерах, что совсем не испугало Аиста. Ребенок достиг величин новорожденного, сжался в куколку, исчезли частные черты, — так выглядит новорожденный у всех народов. В конце концов, еще более уменьшившись, он покрылся матовой пленкой, став похожим на маленький розовый кокон. Пора.

Аист полетел к окраине города, расположенной на возвышенности. Он высмотрел с уже небольшой высоты единственное незарешеченное окно, которое, к тому же, было открыто, и из него ветер иногда выхватывал часть занавески, как бы сигнализируя: сюда!

Аист влетел неслышимым и невидимым ангелом в раскрытое окно с полоскающимся языком портьеры. Мягко ступая, подошел к широкой кровати, на которой спали двое — Молодая Женщина и ее муж. Мужчина спал вниз лицом, обняв подушку. Молодая Женщина лежала навзничь, разведя руки, как для объятия. Оба были свободны от одежд и одеял. Белый Аист положил розовый кокон между ними. Кокон слегка шевельнулся и стал исчезать, втаивая в брачное ложе.

Аист, любуясь картиной, отошел к окну, в которое только что влетел. Пора! Сколько раз этот внутренний клич посещал его за последнее время! Он всегда подчинялся — и многое сделал. Подчинится и сейчас. Он встал на подоконник, еще раз обернулся…

По договору с «Золотым ключиком» я должен был отдать на оценочное прочтение ту часть повести, которую осилю в назначенный промежуточный срок. И тут я несколько запаниковал, недооценивая тонкость мышления «буратин». Отправляя рукопись, я снабдил ее необходимыми, на мой взгляд, пояснениями, из которых следовало, что все идет по намеченному плану, и несколько затянутая завязка определена тонкостью фабульных ходов. И тому подобное. Признаться, оправдываясь, я с полной уверенностью представлял лицо патрона, читающего мои ремарки, — мина кислой разочарованности.