Александр Бренер - Жития убиенных художников

Я не спал уже несколько ночей, вскакивал, смотрел в окно и бегал по комнате. Наконец я окончательно спятил.

Я ПРЕВРАТИЛСЯ В ОЗЛОБЛЕННОГО ХУДОЖНИКА!

Девяносто пять процентов всех художников — озлобленные существа, неудовлетворённые разносчики ресентимента. Ещё четыре процента — успешные карьеристы. И оставшийся один процент — настоящие художники.

В Милане я узнал, что значит принадлежать к 95-ти процентам.

Это было так.

Я решил, что я — инкогнито. У меня нет ни имени, ни фамилии.

У меня нет никакой физиономии.

Я — тень, грандиозная тень Возмездия.

Я — тень статуи Командора.

У меня нет формы. Нет содержания — одно желание мщения. И я без устали летаю по Милану, и город гудит от меня, как от русских или американских истребителей: у-у-у-у!

Я решил, что я — тот ревизор из комедии Гоголя, которого никто не видел, никто не знает, но все ожидают. Может, его даже и вовсе нет и не будет. А он всё равно ходит, как тень, по городу, и замечает все подлости, все несовершенства, все гнусности, всю несусветную ложь. И вдруг выскакивает к народу на одну только секунду и обрушивает свой грандиозный гнев на обманщиков и лицемеров:

— Суки! Проходимцы! Халтурщики!

Я именно так решил действовать. А потом исчезать.

Я не мог сидеть в комнате Игоря — мне было там страшно. Я стал ходить и бродить по Милану и отмечать в уме все мерзости и козни власть имущих и их прислужников. В Милане были одни только интриги, подлости, свинства и несправедливости. Милан был, как Вавилон — мусорный, смердящий. Настоящая бездонная клоака.

Желание справедливости стало желанием мщения.

Возмездие! Да, возмездие!

Я спятил.

Я бродил, еле дыша, задыхаясь, и инспектировал этот город. Я заходил в какой-нибудь ублюдочный ресторан — они все были ублюдочные! — и хватал с чьей-нибудь тарелки горячую пиццу или отбивную. Я обжигал себе пальцы. Потом, чтоб меня не схватили, я выбегал на улицу и кусал эту пиццу — настоящая она или халтура? И ответ всегда был один, неизменный, вечный: халтура. Халтура! ХАЛТУРА большими буквами!

Так я им и кричал с улицы:

— Халтура! Суки! Дураки! Халтурщики!

И убегал.

Да, пицца всегда была халтурная, но не только пицца. Рыба и креветки — тоже. Салаты — тоже. Панини — тоже. И паста. И даже яблоки и груши. И апельсины. И даже мороженое! В этих ресторанах всё было — халтура, обман, вопиющая посредственность!

И кофе, разумеется, тоже.

После пиццы я забегал в супермаркет и прятал под куртку бутылку кьянти — чтобы нейтрализовать халтурный вкус пиццы во рту И что же? Кьянти, хвалёное итальянское вино, тоже было халтурой. Абсолютной и законченной Халтурой!

Потом я чуть-чуть остывал и заходил в какой-нибудь магазинчик с одеждой. Много их было в Милане, в этом модном Вавилоне! И все они были — тупые, хамские, претенциозные! Я примеривал какую-нибудь шапку или фуражку — дрянь она или не дрянь? И ответ всегда оказывался один: дрянь! ДРЯНЬ! Абсолютная дрянь!

Тогда я плевал в эту шапку и выскакивал на улицу. И кричал на прощание:

— Суки!

После бутиков настала очередь галерей. Они были точно такими, как бутики — никакой разницы. Искусство — товар, искусство — халтура. Я заходил внутрь и обливался горячим потом — моя высокая температура никак не падала. Я начинал сморкаться, хрипеть и издавать неприятные звуки. Если мне удавалось, я громко пердел. Служащие галерей смотрели на меня в ужасе, в отвращении.

Однажды я прижался носом к наружной витрине галереи. Нос мой сплющился. Я корчил чудовищные рожи людям, стоящим внутри. Они старались не замечать меня, но я начал молотить по стеклу кулаками. На улицу выскочила галеристка, она угрожала мне полицией, карабинерами. Я закричал:

— Поркамадонна! Поркамадонна!

На помощь галеристке подоспели какие-то толстые дядьки. Они вопили на меня. Я почувствовал дикую слабость и смылся.

Однажды я шатался в центре, рядом с их хвалёным собором, тоже превращённым в бутик-галерею. Я зашёл в местечко, где продаются всякие журналы — на итальянском, английском и даже японском языках. Я просмотрел двадцать, тридцать, сорок журналов — абсолютное ничтожество и пустота. Я вырывал и комкал страницы. Ни одного приличного журнала — только убогие, фальшивые фотографии голых баб и товаров. Без всякой выдумки и фантазии. Всё украдено у Родченко, у Брассая, у Фридлендера, у Аведона. У Хельмута Ньютона или у Роберта Франка. Всё — халтура и сучество! Я комкал и рвал страницы, пока продавец не заорал на меня страшным голосом.

Тогда я решил наведаться в книжный магазин.

Этот книжный магазин, видимо, недавно открылся на модной отмытой улице. Внутри он был весь пластмассовый, белый. Он выглядел как зубоврачебный кабинет.

Как сортир министра пропаганды Геббельса!

Я вошёл и стал рассматривать обложки книг. Инспектировал всю эту продукцию. Но это были не обложки. Это была реклама! Соблазнительные или стерильные постеры! Это была пошлая и подлая реклама всех этих писателей и издателей! Это была реклама литературной рекламы! Дрянь! Сучество!

Даже издания классиков выглядели как упаковки с бельём или презервативами. Даже Эсхил и Вергилий, даже Марк Аврелий! Даже маркиз де Сад!

В ярости выскочил я на улицу. Что же тут было делать?! Что?!!

Мне захотелось выпить граппы, крепкой прозрачной граппы. Я задыхался, почти не дышал. У меня наверняка была очень высокая температура — 39! Я взмок, у меня подгибались колени.

За углом оказался винный магазинчик. Чёрт возьми, это был роскошный магазин — чуть не винный подвал Германа Геринга!

Я вошёл в магазин и осмотрелся. Тут были деревянные полки — с белым и красным пойлом из Франции, Италии и Испании. В основном из Италии. Была и водка, виски, граппа — в разных бутылках, с разнообразными этикетками. Я решил взять самую дорогую бутылку.

Граппа, граппа — этикетки выглядели тупо, вульгарно. Этикетки важны так же, как и содержимое. Но сейчас все этикетки либо совершенно бездарные, либо непомерно крикливые. Либо это подделки старых этикеток. То есть опять халтура, нищета, надувательство!

И вообще: никакому вину, никакой граппе больше нельзя доверять. Весь этот алкоголь отравлен химикалиями. Старые методы приготовления забыты и фальсифицируются. То есть опять — ложь и растление!

Я приложил руку ко лбу — лоб горел.

Наконец я выбрал бутыль граппы, которая стоила 120 евро. Мне пришлась по вкусу этикетка на этой бутылке — в ней было изящество. Сдержанность и изящество. И старинное очарование. И форма бутылки мне тоже понравилась — несовременная форма и чуть-чуть причудливая. Такую форму мог бы оценить Джорджо Моранди, если бы он стоял со мной в этом магазине.

Я огляделся по сторонам. Моранди здесь не было. Хозяин заведения болтал о чём-то с покупателем, видимо, пытался одурачить его, как водится.