Марина Ли - Детский мир

Полина Ивановна горько рассмеялась, а из соседнего кресла раздался громкий стон, оборвавший женский смех. Тётя Поля повернула голову в сторону нашего пленника и ласково спросила:

– Очнулся, охальник?

– Где я?

– Где-где? – Полина Ивановна задумчиво почесала подбородок. – Обойдёмся без рифмы. Скажем проще: тебя торжественно избрали на роль добровольца.

Цезарь приподнял голову и испуганно огляделся по сторонам.

– Это что? – он побледнел ещё больше, хотя мне казалось, что больше некуда. Всё-таки, пока я его сюда волокла, крови он потерял очень много. – Только не говорите мне, что та самая лаборатория, о которой говорил Зимовский, всё время была здесь!

– Не скажем, – охотно согласилась Полина Ивановна. – Потому что, во-первых, это не она. Душка Антошка предпочитает технологии сикров. А во-вторых, это, милый друг, саркофаг.

Глава Яхона захрипел и попытался содрать ремни, удерживающие его в кресле. Но там и двумя руками вряд ли получилось бы справиться, а уж одной…

– Саркофаг? Чей? – он потряс головой. – Почему такой огромный? Чёрт.

– Размер не имеет значения, – холодно улыбнулась Полина Ивановна. – Что же касается твоего первого вопроса, то мой саркофаг, в некотором роде, станет гробом твоему бессмертию, – а когда Цезарь снова задёргался, пытаясь вырваться из объятий кресла, добавила: – Так получилось, парниша. Ещё утром я думала, что не доживу до следующего рассвета, а тут такой подарок… Мальчик мой, я просто не могу тобой не воспользоваться. От такой удачи не отворачиваются.

– Я не хочу, – Цезарь посмотрел на меня и вдруг взмолился: – Осенька, ты же не позволишь ей убить меня? Да, я не самый хороший человек. Но ведь я же был хорошим братом тебе. Я же заботился. Я… Прости меня, прости! У меня крышу сорвало, я не должен был…

Я закрыла уши руками и отвернулась от него.

– Вы не имеете права! – продолжал бесноваться Цезарь.

– Ты был плохим мальчиком, – попеняла ему Полина Ивановна. – И теперь будешь наказан. Надо отвечать за свои поступки.

– Так пусть меня судит Совет! – на миг показалось, что мой самый ужасный кошмар сейчас разрыдается, как девчонка.

– И что он тебе присудит? Погрозит пальчиком? Скажет: «Ну-ну-ну, Сашенька! Ты опять плохо себя вёл. Постой пару годиков в углу, пока не осознаешь свою вину». Знаю я, как ваш Совет работает. Не одно столетие в Заповеднике живу. Тётя Поля, может, и отстала от жизни, но не полная же дура. Так что без обид, но это мы уже проходили. Они у тебя даже хранитель крови не забрали. Разве это наказание?

– Они забрали! – воскликнул Цезарь. – Мне его дядя отдал. Потом. Когда привёз сюда. Сказал, что это единственное, что он может сделать в память об умершем брате.

– Всегда будет какой-нибудь дядя, – устало вздохнула Полина Ивановна. – Или мама, или тётя. Брат. Сестра…

– Ты… – Цезарь стукнул сжатой в кулак рукой по краю своего кресла. – Старая ведьма! Ты просто ищешь оправдание тому, что собираешься сделать!

– Ведьме никакие оправдания не нужны, – спокойно возразила женщина. – Ведьма уже давно научилась договариваться со своей совестью. А ещё ведьма знает, за что тебя сослали в Заповедник, малыш. Ты удивишься, но сарафанное радио работает даже в нашей глухомани. Вы с дружками не ту девочку выбрали для своих целей. Я была плохой матерью. Я не улетела со своими детьми, когда мне предлагали выбор. Я для них умерла, но они для меня нет.

– Да не насиловал я её! – взревел Цезарь. – Все об этом знают! Это Могилевский. Могилевский не смог утерпеть и…

– Могилевский, – тётя Поля кивнула. – Но план изначально был твой. Ты так хотел свободы, что ж, я тебе её обеспечу. Оля, подай мне, пожалуйста, вон тот маленький пульт.

– Осенька, прошу! – хрипло взмолился Сашка. – Прошу тебя, девочка моя, солнышко, самая умная, самая ласковая, прости! Пожалуйста, прошу тебя!

Я почувствовала, как по лицу текут горячие слёзы, взяла с панели управления маленький чёрный пульт и вернулась с ним к тёте Поле. Я проклинала себя за неуместную жалость, я ненавидела себя за слабохарактерность, но если выбирать между ним и Просто Полиной Ивановной… Проклятье! Как же я ненавижу, когда выбора нет!

– Я не могу, – прошептала я, не глядя на того, кого всю жизнь считала братом. Он и был мне братом, пусть не родным, но всё-таки. – Я не могу.

Торопливо протянула пульт хмурой женщине и сразу же отвернулась, чтобы не передумать.

А он рассмеялся. Рассмеялся неожиданно хорошим, весёлым смехом.

– Да чтоб мне сдохнуть, – выдавил он сквозь смех. – Расскажи кто – не поверил бы. Я просто эпический неудачник.

Он подмигнул мне левым глазом и спокойно улыбнулся.

– Хрен с ним со всем, раз уж всё равно не вышло. Хотел свободы и бессмертия, а получил шиш на постном масле. Что ж, в одном старая ведьма права: надо уметь расплачиваться по счетам, а я тебе задолжал, Осенька. Ох, задолжал.

Кресло под ним, загудев, вздрогнуло, и бледное лицо с ямочкой на подбородке исказила болезненная судорога.

– Может, оно и к лучшему, – простонал он. – По-другому жить я всё равно не умею.

Я сжала кулаки так, что ногти до боли впились в ладони и, захлебываясь в слезах, выдохнула:

– Почему ты не отдал меня им?

– Может, они плохо просили, – усмехнулся Сашка. – Я ведь тебя особо не прятал никогда. Башня Одиночества? Чушь какая. Ты сама из неё удрала, когда припекло, так что уж о них говорить?.. А не просили, потому что боялись. Спросишь меня, чего?

А когда я отрицательно качнула головой, закрыл глаза, пробормотав:

– Я всегда знал, что ты умная девочка. Уходи.

Я ревела уже вслух, размазывая слёзы по лицу. Потому что каким бы скотом он ни был, как бы я ни кричала о том, что ненавижу его, я его всё равно любила где-то. За то, что он был строг со мной, за то, что любил. Наверное, даже за то, что выкрал тогда. Кто знает, кем бы я выросла, останься с родителями.

И уж точно не встретила бы Севера.

И ещё мне его, вопреки всему, было жалко. Десять минут назад я хотела попросить Полину Ивановну пристрелить гадёныша, а сейчас ревела, потому что сердце разрывалось от боли за него.

Не чувствуя ног, ничего не видя вокруг, я побрела к выходу.

– Не кори себя! – крикнула мне в спину Полина Ивановна, когда я поднялась до середины лестницы. – Он будет жить, обещаю.

– Разве это жизнь? – вздохнул Сашка. – Прости меня, Осенька.

Я пулей вылетела из зелёного вагончика и бежала до тех пор, пока мой взгляд не зацепился за лежавший на земле дневник моей бабки. Упала на землю, прижавшись лицом к потерянной тетради, и закрыла голову руками, мечтая спрятаться от всего мира.

Почему это всё должно было случиться именно со мной? Почему похитили меня, а не какую-то другую девочку? Почему у меня оказался такой брат? Что мне сделать, чтобы научиться прощать? Я должна радоваться, что мои родители живы, что нашлись, а я переживаю и не могу им простить… Чего? Того, что они не замечают своей ущербности? Кто сказал, что ущербны они, а не я? Чем я лучше? Разве только что я не поступила жестоко? Разве не сделала выбор, в результате которого пострадает человек, которого я любила всю жизнь? Злилась на него, временами ненавидела за строгость, но любила. Любила же! Боги, кто мне ответит, что правильно, а что нет? Я запуталась. Я так запуталась. Я ничего уже не понимаю.