Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Мольтаверн не переставал ухмыляться, разглядывал свои кулаки. Петр глядел в одну точку, но наконец закурил сигарету и произнес:

— Теперь мы с тобой повязаны до конца, ты понимаешь?

— Против судьбы не попрешь.

— Я ведь пылинка в этом молохе, не больше. Я не умею делать чудес, ты понимаешь?

— Это дураку понятно.

— Почему же ты мне не помог, если ты не дурак… если ты всё понимаешь?

— Не мог. Ведь всё правда.

Петр обессиленно закивал.

— Потому что вы врете, — добавил Мольтаверн. — Себе самому и этому субчику.

— Это он, Берже, субчик? Да он тебя в порошок сотрет, если захочет.

— Пупок развяжется.

— Ты бы выбирал выражения, мы не в казарме.

— И вы меня заставляете басни рассказывать. Осточертело!

— На то я и адвокат! — Петр ударил кулаком по столу, но выйти из себя по-настоящему у него не получалось. — У всякой правды есть две стороны. В каждом из нас сидит и то и другое. Ты понимаешь это? Или опять честь солдафона взыграла в тебе?.. Перед кем? Да не перед Луизой ли?.. Ведь корчил из себя, блеснуть хотел — признайся?

— Если даже и так, — усмехнулся Мольтаверн.

— Тогда знай, что я о тебе думаю. Ты размазня, слюнтяй! Чувство собственного достоинства надо уметь дозировать.

— Хватит вам!.. Сколько можно мозги полоскать?

— Мозги полоскать? Вот как ты заговорил! А я тогда кто, по-твоему? Посмешище? У меня, по-твоему, нет чувства собственного достоинства?

— Вы же сами всё затеяли. Я вам говорил, что не надо этого делать.

— Я затеял? Леон, смотри мне в глаза! — потребовал Петр. — Не можешь? Вот цена твоему достоинству! А я тебе скажу, что человек… мужчина по крайней мере… должен уметь всё за собой чистить, вплоть до унитаза.

Не удержавшись от улыбки, Мольтаверн уставил взгляд в стол.

— Тебе смешно? А знал бы ты, чего мне это стоит. Ну вот что, я не за этим приехал. Теперь мы возьмемся за дело с другого конца. Ты мне как-то говорил, то есть не мне, а Луизе, что в Чаде с тобой случилась одна история…

Мольтаверн поднял на него удивленный взгляд.

— Теперь нам придется всё выкапывать в твоей биографии, всё до подноготной. Где, когда, почему… Суд присяжных — это тебе не субчик Берже. Я хочу знать следующее: правда ли то, что ты рассказывал Луизе о ваших проделках. Я имею в виду историю с малолетками, которых вам поставляли в обмен на кусок хлеба. Правда ли, что ты дал в морду офицеру, одному из зачинщиков этого свинства?

— Вот Легион оставьте в покое, — мрачно пробормотал Мольтаверн.

— Не тебе теперь решать, что я должен оставить в покое, а что нет. Это, может быть, единственное, что было достойного в твоей собачьей жизни! А поэтому… Поэтому я хочу знать, где правда, а где ложь… Дал ты в морду офицеру или нет?

— Да при чем здесь офицер!.. Офицеры были не в курсе!

— Кому в таком случае?

— Да был один…

— Рядовой? Со званием? Легионер? Кто именно?

— Не я один его мордовал.

— Он был из твоего отделения? Из твоего отряда? Как это называется там у вас? Ну? — подстегнул Петр.

— Полком называется. Он был из шестого… К нам перекинули полк морской пехоты.

Петр раскрыл блокнот и стал делать пометки.

— Про шестой писать не надо, — сказал Мольтаверн.

— Это мы потом увидим… Сколько ты там пробыл?

— Шесть месяцев.

— В каком году?

— В восемьдесят пятом. Нет, в восемьдесят четвертом.

— Будь точен.

— В восемьдесят четвертом.

— И как там было? Ну, вообще: джунгли там, пустыня? Я же не был в Чаде — встань на мое место.

— Ничего особенного… Жарища, как в преисподней, — сказал Мольтаверн, пожимая плечами.

— Это понятно, что жарища. Чем вы там занимались?

— Ходили уничтожать склады. Всякие гуманитарные акции на нас висели…

— Что за склады вы уничтожали?

— Противника.

— Стреляли, убивали кого-нибудь?

— Нет, обычно оглушали.

— Оглушали… Голыми руками? Кирпичом? Чем?

Мольтаверн оскорбленно уставился в стол.

— Ты-то кем там был?

— Снайпером.

— И что, ни разу не приходилось стрелять в кого-нибудь? Выстрелить в человека и уложить его? Да или нет?

Мольтаверн молчал.

— Хорошо, теперь меня вот что интересует: ты ведь не один с тех пор ушел из Легиона. Друзья у тебя там были? — Петр ставил вопросы, не дожидаясь ответа. — Кто-то из них уволился из Легиона за это время?.. Конкретнее: кто-нибудь из твоих сослуживцев, оставивших Легион, живет сейчас во Франции? Кто-нибудь может засвидетельствовать, что был мордобой из-за девочки?

— Нет, вот сюда не надо соваться! — запротестовал Мольтаверн.

— Я спрашиваю: есть ли такой человек или нет его? Есть ли он в природе? Без твоего согласия я ничего предпринимать не буду! Даю тебе слово!

— Ну, есть один, — сказал Мольтаверн с неуверенностью.

— Отношения поддерживаете?

— Одно время перезванивались, но редко. У него семья — сами понимаете.

— Пиши адрес. — Петр развернул перед Мольтаверном блокнот.

— Зачем?

— Пиши! Я не собираюсь тебя закладывать… за разглашение военной тайны. Мне нужно всё взвесить. Прежде всего, мне нужны все данные, чтобы всё взвесить как следует.

Мольтаверн покрылся испариной. Он тянул, не мог себя перебороть. Но наконец, на что-то решившись, он резко схватил ручку и набросал адрес сослуживца, после чего с испугом забормотал:

— Вы обещаете? Вы должны дать слово…

— Я тебя в чем-то уже обманывал? Да или нет?.. Даю тебе слово! Слово чести, если хочешь. В отличие от тебя, я таких слов на ветер не бросаю…

Брэйзиер не мог простить себе, что внял настояниям жены и согласился отпустить их с дочерью на очную ставку к следователю одних. Именно с этого дня он опять чувствовал полный разрыв с происходящим у себя дома. В семейной жизни всё опять покатилась по наклонной плоскости, и он ничего не мог изменить.

Брэйзиер решил перестраховаться. За несколько дней до возвращения жены из Ланд он съездил в Париж. Не ставя жену в известность, он связался парижским адвокатом, с некой Эстель Бланш, которую ему порекомендовал Жан Диарр. Самостоятельной практикой Бланш занималась не так давно, небольшой офис в шестнадцатом округе она занимала одна, без компаньонов, что само по себе было редкостью, но уже успела наловчиться в делах, замешенных на попрании женских прав. Диарр считал, что лучшего кандидата на роль защитницы его дочери не найти во всей Франции.

Встреча состоялась у Бланш в офисе уже в день приезда. Брэйзиер изложил, как умел, суть своего «семейного прошения». При этом он едва не наговорил лишнего, особенно о Вертягине, который, как он объяснил, взялся рьяно защищать обвиняемого, и о его взаимоотношениях дочерью. Сожалеть об этом пришлось уже по ходу разговора. Не успели они высказать друг другу главное, как вдруг всплыло, что Бланш знает Вертягина лично. Знакомство шапочное. Когда-то давно они сталкивались по работе, вот и всё. Кроме того, она поддерживала приятельские отношения с одним из его компаньонов. Брэйзиер был неприятно озадачен.