Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Пытаясь загладить свою оплошность, Брэйзиер настоял на немедленном внесении первого денежного взноса за услуги. Возражений не последовало. Брэйзиер настаивал на том, чтобы Бланш была с дочерью помягче. В ответ на что та с некоторой досадой заверила его, что защиту в таком деле — речь шла как-никак об изнасиловании — она берет на себя, увы, не в первый раз и поэтому просьбы такого рода казалась ей неуместными. Это он, отец, принялась Бланш вразумлять Брэйзиера, был обязан пересмотреть некоторые свои взгляды на вещи и, уж во всяком случае, должен был запастись терпением и проявлять к дочери максимальную мягкость. Психологическая неустойчивость, шаткость, чувство вины, неуверенность в себе — всё это являлось якобы чем-то типичным в таких случаях. С этим приходилось считаться всем психологам-криминалистам. И поэтому теперь девочка нуждалась в настоящей поддержке.

Брэйзиер урок намотал на ус и рандеву покинул с полной уверенностью, что дело, с которым он пришел, как ни крути идиотское, сдвинулось с места. Всё продвинулось в нужном направлении, по крайней мере на один шаг…

Когда накануне приезда в Париж жена позвонила ему из Монталивэ и в категоричной форме потребовала, чтобы он «прекратил мутить воду», заявила, что предпочитает заниматься всем сама, без его содействия, в первую минуту Брэйзиер даже не знал, как реагировать на вызов. Это он-то устраивает бурю в стакане воды? Да откуда вообще стало известно о его поездке в Париж? Бланш проговорилась? Какие-то слухи дошли до Вертягина? Через следователя? Через компаньона?.. Еще больше озадачивая своей непримиримостью, жена пригрозила ему, что, если он будет упорствовать, он сорвет встречу, назначенную у следователя. Мари грозилась помешать дочери на нее явиться — просто-напросто.

Брэйзиер взбунтовался. Избежать дальнейшего обострения отношений было невозможно. Чему бывать, того не миновать. Но и это ничего не изменило. Он лишь еще больше чувствовал себя выбитым из колеи. Жена же опять шла напролом, и он не знал, что делать. Впрочем, еще в момент отъезда из Сулака он не мог не почувствовать, что что-то опять между ними назревает. Уже тогда было ясно, что вскоре последует новая вспышка. Брэйзиер просто не ожидал, что это произойдет так скоро, да еще и на почве случившегося с дочерью.

Препирательство длилось двое суток. Решив, что не время всё усложнять, Брэйзиер поступился своей гордыней. Мари, со своей стороны, пообещала принять одно из его условий: она согласилась оградить дочь от посягательств шурина, о чем Брэйзиер просил и умолял, и даже запугивал. Вертягин, мол, предпримет всё возможное, чтобы заставить их забрать заявление. Нет заявления — нет никакого дела! Помимо этого, Брэйзиер настоял на том, чтобы на встречу к следователю они отправились с адвокатом, с Эстель Бланш, с которой он уже успел обо всём договориться.

Однако у Брэйзиера были и другие причины опасаться нового накала отношений с женой. Ровно за неделю до этого, в то время, когда жена и дочь находились на море, с ним случилась неожиданная неприятность: каким-то непостижимым образом он проиграл в Круазетте, каннском казино, двести пятьдесят тысяч франков. Проигрыш такого размера, всего на пяти ставках, не мог пройти незамеченным, и Брэйзиер не на шутку опасался, что слух может докатиться до жены. Такого она не простила бы ему до конца дней.

Вернувшись в Тулон, он жил прежней жизнью. Будучи не в состоянии повлиять на ход событий, Брэйзиер всё яснее сознавал, что в какой-то момент у него был, вероятно, шанс поправить положение. Но ему оказалось не до этого, он им не воспользовался. И вот теперь, сколько бы он ни тешил себя надеждой, что жена, помыкавшись в душной столице, вернется домой, как всегда, утихомиренной — парижская сутолока на некоторых воздействует будто смирительная рубашка, — он не знал, на что рассчитывать, с какой стороны ждать просветления.

Но и проигрыш в казино не был концом всех бед. В сбыте продукции завода с середины июля наметились непредвиденные задержки. Они были вызваны очередным сбоем в заказах. Собственных фондов для компенсации предполагаемых убытков не хватало. Приходилось всерьез думать о частичном сворачивании производства. Закрытие одного из небольших вспомогательных производств в сложившейся ситуации представлялось неизбежным. Потеря контроля над производством могла сказаться, в свой черед, на всём положении дел, не позднее чем через два-три месяца. Отработанную годами цепочку невозможно прервать без серьезных последствий.

Брэйзиер не знал, как вырваться из тисков невезения, а поскольку не мог предпринять ничего конкретного, еще больше пускал всё на самотек. Он снова проводил вечера в клубе «Геркулес», двери которого были открыты не для всех мужчин. Мужское общество, общество себе подобных, воздействовало на него благотворно. Он опять недосыпал, ночи напролет проводя у Диарра за игрой в покер, хотя и не позволял себе играть на большие ставки. Он снова и снова давал себе клятвы, что с завтрашнего дня, проснувшись, поставит на всём точку, положит конец беспутной жизни. Но наутро, как следует отоспавшись, придя в себя от черных мыслей и видя за завтраком то же, что и вчера, круглое, улыбающееся лицо филиппинца Тома, его охватывало пронзительное понимание, что все надежды на скорые перемены тщетны. Можно ли изменить мир в один день, одним усилием воли? В конце концов, за один день в нем всё равно ничего не изменится. Да и не мог он оставаться в проигрыше постоянно. Невезение не может и не должно преследовать человека всю жизнь — это противоречило законам природы…

Брэйзиер чувствовал себя зараженным мучительной, медленно пожиравшей его изнутри болезнью, от которой ничто не спасало и в которой трудно было бы признаться даже себе самому. Он всё чаще списывал свои недуги на утрату былого стимула: семья, дети, обязанности… Чем всё это возместить? А просто в свое удовольствие он жить не мог, не умел, — с этим тоже нужно было смириться… Вполне ясное, трезвое чувство, что не сегодня-завтра что-то должно случиться по не зависящей от его воли посторонней причине, не оставляло его ни на миг, и внутренне он не мог не дожидаться этой неведомой, пугающей перемены, как какого-то спасения, будто наркоман, нуждающийся в постоянном увеличении принимаемых доз и гонимый чувством, что хуже, чем есть, всё равно уже не будет, но тогда будь что будет…

О неприятностях мужаМари не имела, как всегда, даже отдаленного представления. Но после бурных дискуссий с ним по телефону, чем-то ее встревоживших, она предпочла навести справки. Возможность подвернулась сама собой, как и в прошлый раз, благодаря соседке Глезе.

Будучи в курсе того, что несколько месяцев назад Брэйзиеры занимались поисками квартиры для дочери, Глезе пыталась связаться с Мари в середине августа, чтобы посоветоваться с ней по поводу аналогичной проблемы, возникшей у ее женевской племянницы, которая собиралась перебираться на жительство в Париж. Дозвонившись, Глезе попросила Мари и о другой услуге: служившая у Глезе домработница просила походатайствовать перед соседями о том, чтобы муж Мари не увольнял с работы ее родственника. Принадлежавшая Брэйзиерам лаборатория по изготовлению парфюмерных эссенций, в которой тот работал уже третий год, должна была перейти в собственность к новым хозяевам, в связи с чем выброшенными на улицу оказывалось около двадцати человек, в числе которых был и родственник домработницы. Глезе просила Мари о том, чтобы парня, по возможности, перевели на другую работу, без увольнения, оставив в той же компании; бедняга только-только женился, ждал ребенка, и увольнение грозило стать для семейства настоящим ударом.