Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Мари пообещала сделать всё от нее зависящее, просила Глезе уточнить, о какой именно лаборатории идет речь: она была не в курсе того, что муж готовит предприятие к продаже. Суть просьбы Глезе поняла с полуслова. Соседка пообещала навести справки в считаные дни и «вообще держать ее в курсе»…

По «оперативным данным», которые Глезе удалось собрать, причем без особых усилий, что лишний раз свидетельствовало о том, что доносимые ею новости давно превратись в секрет полишинеля, муж как будто бы искал возможности обналичить фонды лаборатории, с тем чтобы за счет извлеченной ликвидности спасти другое, более важное для производства предприятие, которое находилось на грани краха и требовало срочного увеличения собственных фондов. Дело было якобы решено бесповоротно. Но в городе поговаривали о том, что даже столь крайние меры не гарантировали дочерней фирме спасения от банкротства. Превентивная процедура в суде была будто бы уже запущена. О ней попросил сам Брэйзиер.

Позднее Глезе довела до сведения Мари и другое: муж будто бы опять играет. Матильде Глезе было также известно, что его компания замешана в новом судебном разбирательстве, уже в самом Тулоне, связанном с налоговой отчетностью, с неплатежами по контрактам, с чем-то в этом роде… — других подробностей никто не знал. Мари мгновенно догадалась, что эта неприятность и представляла собой наибольшую угрозу, потому что именно об этом муж ей никогда не говорил ни слова.

Как-то в субботу — муж звонил ей каждые выходные — он сообщил ей, что в этом месяце не в состоянии обеспечить ее и детей «пособиями» в обычном размере. Вместо двадцати пяти тысяч франков, которые по договоренности между ними он выделял Мари ежемесячно, Арсен предлагал ей всего десять тысяч.

— Временная мера, Мари. Я тебе уже говорил, что у нас трудности. Я вынужден затянуть ремень, — оправдывался он. — Но преувеличивать тоже не надо. В следующем месяце всё придет в норму.

— Совсем недавно ты утверждал, что в норму всё придет с продажей лаборатории, — заметила Мари.

— Всего не предусмотришь.

— Ты, кстати, выполнил мою просьбу насчет парня, которого собирались уволить?

— Насчет парня… Ах, черт! Завтра же. Попрошу завтра ему позвонить, — замешкался муж. — Обещаю…

— Я не понимаю, как ты мог забыть. Я ведь просила тебя. Сколько прошло времени?

— Вылетело из головы, ну что делать? У меня столько дел теперь. Опять сбыт покатился под гору. Опять эта нервотрепка. Спать некогда. Август — кошмарный период. Ведь в этой стране никого не заставишь в августе работать. Хоть плачь…

— Ты лжешь, — произнесла Мари.

— Мари…

— Ты мне постоянно лжешь. Ты закормил меня ложью… А не связаны ли твои трудности с тем, что ты опять проиграл деньги в покер?

Обескураженно помолчав, Брэйзиер спокойно произнес:

— Любопытно было бы знать, кто развозит эту грязь вокруг меня?.. Хорошо, если на то пошло, покер покером, Мари. Но, во-первых, не вижу, каким образом всё это тебя касается, а во-вторых, ты ведь не хочешь сказать, что я проигрываю в карты по двадцать пять тысяч ежемесячно?

— А по сколько?

— Не понимаю, кто снабжает тебя подобными гадостями? Я разберусь… Ты шпионишь за мной? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь из меня посмешище?

— Что за история с налогами? — продолжала допытываться Мари.

— Ну, видишь ли… О чем я и говорю… — Арсен помедлил. — Неужто и сюда успели сунуть нос? Кто? Я спрашиваю — кто?! Мари, ты должна понять, что существует такое понятие, как коммерческая тайна. Эти вещи не обсуждаются с чужими людьми. Это может иметь самые печальные последствия… Для всех.

Муж умолк, о чем-то быстро размышлял. Мари чувствовала, что своей осведомленностью смогла произвести впечатление, что муж судорожно ломает голову над тем, через кого она могла заполучить такие сведения.

— Мари, я давно думал об этом… Не пора ли нам поговорить вот о чем. Если ты хочешь определиться с жильем, если хочешь купить себе квартиру или дом, где тебе пожелается, я возражать не буду. В конце концов, ты больше не живешь дома. Получается, что я один пользуюсь общим имуществом. Это несправедливо. У меня, конечно, уйма трудностей. Но, черт возьми, зачем нам, например, эта крепость под Каннами? Ведь всё равно не ездим.

— Не смей и думать об этом. Это все, что осталось от мамы, — отрезала Мари.

— Я о том и говорю… Ты вправе решить на свое усмотрение. С квартирой Луизы тоже ведь нужно что-то решать, пора подумать и об этом.

— Хорошо. Я подумаю…

В том же духе они проговорили еще несколько минут, обсуждая извечную тему — дочь. Арсен собирался съездить на несколько дней в Лондон и порывался взять дочь с собой, чтобы дать ей возможность «проветриться». Мари возражала. Они распрощались ни на чем, понимая, что больше вообще ни о чем не в состоянии договориться.

Одним из наиболее неожиданных выводов, которые Мари сделала для себя после встрясок последнего времени, и особенно после встречи с Петром у следователя, была ее глубокая убежденность в том, что жизнь ее дошла до крайней черты, до Рубикона, за которым ничто уже никогда не будет по-старому, стоит ей сделать последний шаг и переступить его. В личных неурядицах произошел какой-то качественный скачок, и все былые опасения, волнения и страхи по сравнению с сегодняшним положением вещей выглядели мелкими.

Оставшуюся часть лета Мари проводила в Париже, от каких-либо решений воздерживалась, планов не строила, не считая кратковременной, давно запланированной поездки на юг, но не домой, а под Грасс, где она собиралась заняться подборкой материала для репортажа о выращивании лаванды, о ее переработке и изготовлении парфюмерных масел. Заказ достался ей как бы по старой памяти, уж слишком явно тема соприкасалась с родом занятий ее супруга. Мари, впрочем, не знала, как выйти из положения. Отказаться она не могла, но теребить мужа ей тоже не хотелось, а обращаться за помощью к людям, которым он платил зарплату, в обход его — это казалось несуразным, да и могло привести к новым вспышкам гнева с его стороны.

Со дня приезда из Ланд Мари жила у дочери. И уже понемногу начинала испытывать неудобство от этого непредвиденного сожительства, даже если никаких видимых причин для этого вроде бы не было, помимо того, что дочь жила самостоятельной жизнью, имела свой круг знакомых-сверстников и материнское присутствие нарушало устоявшийся ритм ее жизни. Мари не могла не замечать, что многое в их отношениях изменилось безвозвратно. После пережитого дочь повзрослела буквально на глазах. Нужды в опеке над собой Луиза больше не испытывала, тяготилась малейшим проявлением подобных забот, и, как Мари казалось, опять становилась вспыльчивой, а иногда даже тяготилась ее присутствием, особенно при друзьях, — они стали появляться на Нотр-Дам-де-Шам всё реже.