Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Понимаю.

— Я знаю, что вас всё шокирует. А в вас меня знаете, что подкупает? Ваша способность… к самоотречению. — Гварнерри твердо закивал. — Вас не пугает неведомое. Ваша душа открыта для нового, а стало быть, вы способны к развитию, вы обладаете умом… — с печальным благодушием перечислял он. — И каким умом! Да нет, я серьезно. Я, например, не способен вот так всё принимать, за здорово живешь. Хоть вы меня режьте на куски…

В октябре Гварнерри попал в больницу с небольшой грыжей и был прооперирован. Навестив его пару раз, Мари обнаружила, что она была его единственным посетителем; кроме нее, бельгийца никто не навещал. При несметном количестве знакомых, которые постоянно вокруг него кружили, это казалось непонятным.

Ему предстояло провести на больничной кровати еще неделю, и Мари стала навещать его ежедневно. Она появлялась к шести часам, оставалась примерно до семи, иногда до восьми вечера, если Гварнерри, стараясь хоть чем-то скрасить ей «тяготы» этих визитов, заказывал ужин в палату на двоих. Регламент больницы позволял делать выбор блюд на заказ, больным даже раздавали специальное меню. Он не переставал давать Мари поручения: сходить на почту, бросить письма в почтовый ящик, купить газеты или очередные книги, которые поглощал с поражавшей ее быстротой, по нескольку за день. Как только она появлялась в палате, он тут же, с обидной настойчивостью, возмещал ей все расходы. А в один из последних визитов, к большому ее удивлению, Гварнерри попросил Мари принести Библию и вечером на следующий день уговорил ее почитать вслух кусочки из Ветхого Завета. В тот же вечер он попросил ее приходить реже.

— А то у меня начнется путаница в голове, — объяснил он. — С вами хорошо, приятно, всё легко и нереально. Но вы начинаете занимать много места в моей душе, Мари. И имя-то у вас какое, прости, господи! Вы понимаете?

— Нет, есть вещи, которые я никогда не пойму, — сказала она. — Поэтому мне всё равно, что они для вас значат… раз я их не понимаю.

По достоинству оценив произнесенный каламбур, Гварнерри ответил несчастной улыбкой и не сводил с нее благодарного взгляда.

— Потрясающая вы женщина! И этого не знаете. Но в этом вся загадка, теперь я понимаю. Вот и слава богу… — смирился с чем-то бельгиец и опять уставил взгляд в потолок. — А я — ничтожный человек. Вы это знаете. Поэтому и нянчитесь со мной. Разве не так?

— Нет, вы необычный человек, — сказала Мари, помедлив. — Просто запутались. Я к вам привязана, как…

— Как к больному?

— И как к больному тоже. Если так, какая мне разница, каковы вы в действительности.

— Это вы запутались… — В глазах Гварнерри появился упрек, что-то жалкое. — Но теперь идите. Спасибо, что пришли. Я, знаете, люблю наблюдать за тенью жалюзи… вон там на стене. Но в одиночестве.

Мари была уже в дверях, когда Гварнерри остановил ее:

— Кстати, я хотел вам еще кое-что сказать… Вы бы попробовали писать сами. У вас такой тип, такое отношение ко всему, столько субтильности… А потом, вы теперь умеете запросто сшить из кучи отходов книгу. Истинно, истинно говорю вам… — Он то ли подсмеивался, то ли говорил всерьез. — Ну зачем вам сдались эти детективы? Кто-то кому-то выпустил кишки, обогатился. Кто-то разъезжает ночами по большим дорогам. Пьют, курят, совокупляются. Разве это жизнь, а, Мари? Я ведь не писатель. Был когда-то. А теперь… Надо уметь сразу делать настоящий выбор, не дожидаясь поблажек от завтрашнего дня. За всё приходится расплачиваться. За всё на свете. Поэтому не теряйте времени…

В последних числах августаПетру предстояла поездка в Лион в связи с возобновлением одного из недавних, уже свернутых дел по оспариванию родительских прав, которое он вел около двух лет назад в интересах немецкого гражданина. Отца, жившего в Берлине, теперь предстояло защищать не против матери его сына, француженки, которой ребенок был отсужен при разводе, а уже против ее родителей из Лиона. Новый толчок дело получило в связи с гибелью матери — она разбилась на машине. Осиротевший четырехлетний мальчик оказался на попечении не у отца, а у престарелых родителей своей мамы…

Ехать в Лион Петр решил не поездом, а на машине, надеясь, что несколько часов, проведенных в дороге, позволят немного отойти от августовской духоты. И он не раз пожалел об этом. В Лионе также стояла испепеляющая жара… К пяти часам вечера, когда дела в суде были завершены, Петр вернулся к автостоянке и собирался уже возвращаться домой, но вдруг почувствовал себя настолько разбитым, что не представлял себе, как сможет просидеть за рулем еще пять или шесть часов. По радио к тому же передавали, что в направлении Парижа на дороге возникли многокилометровые пробки из-за ремонтных работ.

Выехав из города, он остановился на автозаправочной станции, вошел в придорожный ресторан, чтобы скоротать здесь полчаса или час, и, заказав двойной эспрессо, разглядывал из-за столика сельский вид за окнами, уже окрашенный янтарным предвечерним заревом. Ловя на себе приветливый взгляд загорелого официанта, который слонялся по пустому залу плавающей походкой, точно гимнаст по пустой арене, Петр вдруг спросил себя, что заставляет его так суетиться? Зачем спешить домой на ночь глядя? Почему не вернуться в Париж на следующий день, выехав с утра пораньше, переночевав в пригородах Лиона, в какой-нибудь сельской гостинице?

И его осенила еще более неожиданная мысль: почему не выкроить себе несколько дней отдыха? В Версале наступило затишье. Лето почти пролетело. В отпуск он так и не поехал — не знал, как проводить его в одиночку. Другой возможности отдышаться от лета, проведенного в городе, в ближайшее время явно не предвиделось.

Из-под Лиона можно было податься в горы — под Женеву или даже в Верхнюю Савойю. Если правильно рассчитать время и избежать дорожных пробок, то на дорогу до Верхней Савойи ушло бы не больше чем три-четыре часа. В прежние годы он ездил в Савойю почти ежегодно, а один из уголков этой знаменитой горной местности, не доезжая Шамони, стал ему родным с детства, с тех пор как они с отцом наведывались с визитами к бабушке, проводившей в туберкулезных санаториях под Пасси по два-три месяца в году, заодно и устраивали себе зимние каникулы.

На несколько дней проще всего было остановиться, опять же, в гостинице. Но с тем же успехом можно было позвонить и по одному из старых адресов. Состоятельный фермер, неоднократно сдававший ему одну из четырех квартир трехэтажного шале, находившегося в районе Пасси, жил как раз неподалеку от Лиона. Можно было попробовать дозвониться и давним знакомым из Пасси — пожилому местному врачу с женой, с которыми до недавнего времени сохранялись теплые отношения. Известный в округе лекарь, вечный член муниципального совета, доктор был бы только рад звонку и в считаные минуты подыскал бы что-нибудь подходящее…