Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Странная ситуация: самому находиться на грани самоубийства и при этом отговаривать от самоубийства другого. Парень с Жельной улицы, демобилизованный солдат, уже пытался отравиться. Он постоянно носил с собой бритву, готовый в любую секунду перерезать себе горло или вскрыть вены. И повторял один и тот же вопрос: «Если все люди врут, если жизнь не имеет смысла, то зачем тяжело трудиться, зачем мучиться? Почему человек должен целый день надрываться, а ночью дрожать как в лихорадке? Чего ради? Что молчите, доктор? Нечего сказать?»

«И правда, зачем?» — подумал Азриэл, когда парень ушел. На сегодня это был последний пациент. Шайндл с младшими детьми, Зиной и Мишей, уехала на дачу в Новоминск. Служанку она взяла с собой. Азриэл ужинал в одиночестве. Когда он громко вздыхал или начинал напевать, по пустой квартире разносилось эхо. В окно, выходящее на запад, светило пурпурное солнце, так ярко, словно в первый день творения. Синее небо над крышами темнело, приобретая лиловый оттенок. Азриэл заварил чай и принялся жевать кусок черствой булки со швейцарским сыром. В доме пахло, как в детстве, в день поста, когда родители куда-нибудь уходили. Так вот, зачем? В какой умной книге написано, что надо дышать, растить детей, успокаивать пациентов, потерявших последнюю надежду, и потихоньку приближаться к старости, болезням, смерти? «Ну и пускай выходит замуж», — сказал Азриэл вслух. Что их связывает? Андрей погиб — она стала спать с ним, Азриэлом. Подвернулся Валленберг — она побежала к нему. А почему бы и нет? Что, собственно, может сдерживать современного человека? Если Бога нет, если не веришь в бессмертие души, надо брать от жизни все. Что такое цивилизация, культура? Танец на могилах. Ты умираешь, а я иду в театр. Тебя послали воевать с турками, а я сплю с твоей женой. Ты по шестнадцать часов в сутки работаешь за кусок хлеба с селедкой, а я купаюсь в шампанском и цитирую «Фауста». Революция? А толку? Культ очередных героев. У революции свои идолы. Если они придут к власти, то станут бандой Робеспьеров… Азриэл встал и подошел к книжному шкафу. Почитать что-нибудь? Байки Поля де Кока? [91] Поль де Кок (1793–1871) — французский писатель, автор множества эротических романов. Стишки, которые поэты посвящали своим любовницам? Письма Наполеона? Историю испанской инквизиции? Азриэл стал просматривать философские сочинения. Ну что, друзья-философы, что скажете? Что мне, по-вашему, делать? Возлюбить интеллектуальной любовью аморальную природу? Или задушить свою волю? Вы ведь это не всерьез, мои дорогие профессора. Это ведь только слова. Чем заняты философы? Тем, что смеются над несчастными. Как же я раньше этого не понимал? Вся их культура — и моя тоже! — построена на эгоизме: она для здоровых, богатых и жестоких. Сильный мужчина и распутная женщина были и остались их богами. Все их герои — убийцы и потаскухи. Я, Азриэл, пытался стать одним из них, но слишком поздно проснулся. И остался докторишкой на Новолипках. Мой отец — реб Менахем-Мендл, моя жена — Шайндл… Потом? А когда потом? У меня уже седина на висках. Скоро стану старым евреем… Чего я хочу? Ради чего мучаюсь? Я такой же ничтожный, как они, но без их силы…

Азриэл снимал с полки один том за другим и ставил обратно. Что бы такого сделать? Свет зажечь? На улицу пойти? А там куда? В театрик на Пшеязде, на очередную комедию о рогоносце? Выхода нет, если это правда. Если Дарвин не ошибся, то ничего, кроме дарвинизма, и быть не может. Раз главный принцип жизни — убийство, то необходимо быть убийцей… Если сможешь, конечно… Азриэл надел шляпу и взял трость. Вообще-то эти сомнения терзают его не один год, но они становятся всё сильнее и сильнее. Он остановился у двери и начал быстро соображать. Веру предков он утратил, а в секулярном мире Наполеона и Робеспьера, Гегеля и Дарвина, Маркса и Фейербаха не может прижиться. И никогда не сможет. Что же, черт возьми, у него есть? Сколько можно висеть между небом и землей? Интересно, только ему так тяжело? Похоже, это неврастения. Как жить выдуманными надеждами? А как без них? На что надеется Миреле? Даже если пролетариат победит, что с того? Исчезнут смерть, болезни, старость, предательство, равнодушие? Человеческая натура изменится? А если я все это знал, зачем тогда женился, да еще и детей на свет породил? Как любви выжить в этой дикой чащобе, где царит ненависть? В голову пришел неожиданный парадокс: надо быть сумасшедшим, чтобы не сойти с ума в этом сумасшедшем мире.

Он толкнул дверную ручку и вышел из дома. Прошел Кармелитскую, Лешно, Соляную, Электральную. Город гудел. Все смешалось на вечерних улицах: евреи шли с молитвы, проститутки стояли вдоль стен, лавочницы распродавали остатки фруктов, носильщики брели с корзинами на плечах. Было шумно: извозчики щелкали кнутами и кричали: «Но!» Те, что правили легкими двухколесными кабриолетами, орали: «Прочь с дороги!» Торговки зазывали покупателей, предлагали яблоки, груши, ягоды, молодую картошку, горох и Бог знает что еще. Кучка евреев благословляла луну. Мимо прошел парень с длинными пейсами и томом Талмуда в руках. У Азриэла защемило сердце. Хорошо ему, этому парню. Он не сомневается, он верит каждому слову «Шулхан-оруха». Хасидская молельня ему и дом, и клуб, и этот мир, и будущий. Там он молится, учит Тору, танцует, пьет, справляет годовщины праведников. Там его уважают. Там даже не слышали про Дарвина… И почему я так это возненавидел? Чем теория Канта-Лапласа умнее Книги Бытия? Был туман, он клубился, крутился, перемешивался. Из воды и грязи возникла клетка. Как она возникла? Откуда взялась материя, законы физики («вечные законы»), энергия? Почему тела притягиваются? Что это такое — гравитация? Как она работает? С каких пор? Как ни печально, безверие — это тоже вера. Вера в слепоту и бесцельность всего на свете…

Азриэл вспомнил, что давно не был у родителей. Когда-то ему нельзя было к ним приходить. Отец его стыдился. Но с тех пор как реб Менахем-Мендл ослеп, а Миреле посадили, родители стали приглашать Азриэла к себе. Его уже знала вся Крохмальная, у него было оттуда даже несколько пациентов.

Все было по-прежнему: мамино морщинистое лицо и чепец на коротко постриженной голове, отцовский бархатный кафтан с поясом и ермолка над высоким лбом. У мамы не осталось ни единого зуба, теперь она с трудом пережевывала пищу голыми деснами. Отцовская борода еще больше поседела и слегка съехала набок. Он сидел в кресле. Хотя он ничего не видел, на столе ярко горела керосиновая лампа и лежало несколько книг. Старик медленно говорил, обращаясь к Азриэлу:

— Навестить пришел? Ну, слава Богу, опять увиделись. Я скучал по тебе, очень скучал. Ты же мой сын, в конце концов. Шутка ли сказать? «Как отец милует сынов…» [92] Псалмы, 102, 13. Твоя мать только о тебе и говорит. Особенно с тех пор, как с Миреле беда приключилась… Ну, всё от Господа. От Него только добро, да у нас не хватает силы это добро принять. Сами виноваты, что получаем суровое наказание. Когда отец дает сыну плод, а глупый ребенок выкидывает мякоть и ест кожуру, разве отец виноват?