Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Значит, начинается голод. Параша была чуть больше той, что в камере предварительного заключения, с толстым слоем ржавчины, вероятно, служила еще со времен Австро-Венгрии, возведшей эту тюрьму, пристроенную к суду. Испражняться было проблемой. Жидкая еда вызывала запоры, а человек был истощен, и от долгого сидения на корточках у него начинали болеть ноги; когда он вставал (многократно «без успеха»), у него зачастую становилось черно перед глазами.

Я постучался и с другой стороны, там ответили, но на контакт выходить не хотели. Приговоренный к смерти, допустим, его звали Бранко Горник, рассказал мне, что в той камере сидят трое «докторов» и что-то переводят для тюремного руководства или для службы безопасности с иностранных языков. У одного — пожизненное, а у двух других по двадцать лет. Ученые люди более пугливы в тюрьмах. Действительно, слышался стук печатной машинки. Горник был служащим высшего звена одного строительного предприятия. Друзья предупредили, что его арестуют, он рванул в Италию и попросил там политического убежища. Наши хотели заполучить его обратно как уголовного преступника, но не вышло. Он дал несколько интервью итальянским газетам, где обрушился на нашу экономическую политику. А потом он нелегально вернулся назад — за женой. Его поймали. Так как он был членом партии, они с особым пристрастием взялись за него. Он обратил мое внимание на то, что если смотреть через окно камеры, которое здесь было не так высоко, в край влево, то там видно амбулаторную комнату.

В комнате три женщины, которые вещают на пальцах сурдоалфавитом. Одна из них и вправду хороша. Отвечать невозможно, если только вечером при помощи лампочки, но надо быть внимательным, потому что все видно из коридора.

После ужина дверь отворилась, и в комнату вошел тот прилизанный мужлан, о котором я уже рассказывал. Провокатор. У него была задача выведать, как я реагирую на процесс и приговор. Он переночевал у меня, а с утра за ним пришел шеф охраны, который вел себя так, будто исправляет ошибку.

— А вы что здесь делаете? — окрикнул он моего гостя. — Соберите свои вещи! Идите сюда!

Позже я узнал, что его частенько подсаживали в камеры интеллектуалов. Он вытягивал из них тайны. Позже он стал арестантским «шефом культуры» и достаточно свободно передвигался по тюрьме.

Те три веселые арестантки в серо-голубых полосатых халатах — одна толстая, одна старая, третья почти взаправду красивая — действительно махали, вещали, смеялись; та толстуха любила показывать груди, она была чертовка до мозга костей, ее девизом было «благодаря сексу его (чёрта) нет» — а поскольку буква «ф» в сурдоалфавите — это движение вниз между грудями, то она частенько показывала их голяком, а две другие смеялись. Неожиданно все три пропали, а в амбулаторной комнате поселились какие-то старики. Через некоторое время Горник сообщил мне, что их поймали на каком-то прегрешении и переместили. Он узнал это от чистильщиков. Кто такие эти чистильщики корпуса? (Дело в том, что это заключенные, которые выносят параши, раздают еду, занимаются уборкой, и часто у них есть и «чистильная комната», а если нет, то их штаб располагается в комнате охраны! Очень важные персоны.) Да, шеф чистильщиков — бывший гестаповец — настоящая тайна. Надзиратели корпуса находятся чуть ли не у него под командованием. Если он захочет, то может оказать любую помощь. Ростом около метра восьмидесяти, широкоплечий мужчина, но с абсолютно черно-серым лицом, из глубины которого сияли почти что серебряные серые глаза. У него под началом были два чистильщика, которые его слушались как часы. Горник рассказал мне, что они не смеют даже «пернуть» без разрешения своего «шефа». Он сразу же среагировал на меня. Велел, чтобы мне принесли книги. Я был рад. Только что они мне принесут? Ну, дверь отворилась, снаружи на стуле лежал поднос с книгами, а рядом с ним стоял арестант в выглаженной робе и длинными волосами. Он подал мне «Antidühring» [21] «Анти-Дюринг» (нем.). Энгельса. Делая вид, что не знает меня. А когда-то это был известный партизанский командир. Его арестовали за симпатии к Востоку, но потом неизвестно как он «ушел из-под ареста». Когда его вновь арестовали, за ним следом посыпались еще тридцать-сорок человек. Среди них и один мой знакомый, одолживший ему немного денег — за это он получил шесть лет. Они вместе были в партизанах. Выглаженный бывший командир испытывал особую радость от того, что носил мне книги Маркса и Энгельса, от «Капитала» до «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», а потом перешел на Ленина. Однако Горник мне рассказал, что получает романы, но за это иногда отдает сигареты. Кто сумел завоевать особое расположение библиотекаря, получал даже какой-нибудь довоенный приключенческий роман, вообще не записанный в картотеку под своим настоящим названием. Якобы у некоторых интересных книг был вырван титул, а на его место приклеен листок с ложным названием. Об одной такой я знаю: у запрещенных «Трех мушкетеров» Дюма было название «Максим Горький».

Я же читал давние и тягомотные исследования. Поначалу я учился, как тот крестьянин, что пришел в город слишком поздно и искал себе ужин, но ему повсюду отвечали, что остался только суп. А супа тот ну никак не любил. Отправился он, значит, спать без ужина. Ночью же кому-то в соседней комнате стало плохо, прибыл доктор сделать клизму, ошибся комнатой и зашел в комнату того крестьянина. Тот зря сопротивлялся, его схватили и залили полную задницу. Когда тот вернулся домой, его спросили, ну как там в городе. «Да хорошо, — отвечал он, — только если днем не захотите есть суп, вам его ночью в задницу вольют».

Вскоре я узнал, что люди много говорят о вещах, которых не знают. Я начал читать внимательнее. В «Капитале», впрочем, я вынужден был проскочить многие страницы, но некоторые вещи я прочел с пользой. Энгельс своим сочинением против Дюринга меня научил, что это было такое время, когда все философы Германии хотели создать свою совершенную систему, как Дюринг, так и Маркс и еще целый ряд философов, о метафизиках и не говорю. Так же, как в конце Средних веков каждый крупный мыслитель создавал совершенный миропорядок; наиболее известны — от Фомы [22] Имеется в виду Фома Аквинский. и Дунса Скота. Но прежде чем миропорядок выстраивается в свою совершенную пирамиду, он застывает, а потом начинает распадаться. За Средневековьем пришел Ренессанс. На пороге каких новых времен стоим мы? Система экзистенциализма разваливается. Католичество пытается эволюционировать вопреки науке, которую невозможно больше отрицать. Система марксизма демонстрирует чем дальше тем большие трещины. Психология обесценила «душу» и «дух», как нечто, существующее само по себе, что нанесло смертельную рану идеализму. Физика установила, что «материя» — это не последняя инстанция, тем самым материализм получил смертельный удар. Синтез? В чем он проявляется? Каким будет?