Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

— Родился ребенок!

…эхо в просторах Вселенной подхватило: ре… бе… нок…

…какой ребенок? Озираюсь, взглядом спрашиваю у всех окружающих…

— Родился ребенок!

…ре… бе… нок…

Значит, все его ждали? Ребенка. Народ замолчал, сгрудился в плотную массу, я гляжу на безмолвную толпу — а может, в моей памяти звучит торжественный гимн? Люди пойдут, конечно, приветствовать новорожденного, после тысячелетней несусветицы родился ребенок. Теперь, когда спор разрешен и ребенок родился, пора бы наконец возобновить работы и воплотить решение в жизнь. Пора мне уходить с пляжа.

— Тихо, дурачок.

Тезей не унимается.

Работы и в самом деле возобновились. Вернулись рабочие, познавшие, что такое пособие по безработице и законы о труде, оживилась торговля, заезжие шлюхи без труда находили клиентов. И сразу же — лопаты, кирки, экскаваторы, дорожные катки, всю деревню изрезали траншеи под фундамент. Среди рабочих расхаживал какой-то незнакомец в брезентовой робе, обутый в ботинки с подковками; заглядывая в бумаги, которые носил с собой, отдавал распоряжения. Глядя на переплетение траншей, я представлял себе возрожденную из праха деревню, расположение домов и гадал, какими будут взаимоотношения между людьми. В своем воображении я видел улицы, новые дома, людей, вновь обретших самих себя, свои мечты и надежды, свои заботы и неурядицы; я видел, как на смену обветшалому многовековому укладу приходит новый строй человеческой жизни на земле под вечным и неизменным небосводом. С изумлением и робостью глядел я на творцов будущего, воссоздававших изначальный порядок вещей, на полномочных эмиссаров неведомой и тайной власти, воплощавших в видимых и осязаемых знаках то невидимое знамение, которым отмечено наше время. Радостно было слышать урчанье моторов, скрежет металла, ощущать пульс машин, оживших благодаря порыву человеческой энергии; в их мощном голосе, сотрясавшем окрестности, звучал не воспринимаемый ухом великий голос, который возникает в непостижимом, темном пространстве человеческой души, в начале всех начал, за последним горизонтом, он-то и направляет каждого из нас, как голос погонщика направляет мулов. На пути, который он указывает, неисчислимое множество развилок, рыскать и блуждать можно сколько угодно, но конечная цель одна. И тогда я подошел к человеку в грубой одежде, который, судя по всему, был десятником или производителем работ, исполнителем приказов, поступавших сверху, и обратился к нему смиренно и робко, ибо меня терзали сомнения, не покажется ли мое желание неуместным и наивным этим людям дела, живущим в земных координатах, но мне хотелось знать, и я спросил:

— А что Архитектор? Вы с ним говорили? Разве он больше сюда не приедет?

Десятник изумленно уставился на меня, отыскивая на моем лице признаки душевного расстройства. Потом все же ответил мне, ответил. Да, конечно, в Лиссабоне целая группа инженеров и техников, проектное бюро, там разработана полная программа восстановительных работ.

— Я не о том. Я спрашиваю об Архитекторе, он не раз бывал здесь, мы с ним познакомились, но потом он исчез.

— Себастьян! — крикнул десятник своему подчиненному. — Вот эти траншеи углубите, как я сказал.

Потом он понимающе улыбнулся, и тут меня с головы до пят прошила искра моего безумия. Я смиренно и молча удалился на задворки мироздания, видно, не дано мне постичь предначертаний свыше, бог изгнал меня туда, где лишь тьма и скрежет зубовный. И я отчужденно, со стороны, слушал победный шум созидания, смотрел, как из недр земных вырастают, образуя лабиринт, стены домов, причем росли они все разом, точно всходы на ниве. Не одна за другой, а дружно, словно их поднимала одна и та же сила, равномерно распределенная по всей строительной площадке. Я видел, как вырастала сразу вся деревня, от края до края. Выпирала из-под земли, из самых ее глубин, медленно, могуче, — так благодаря кинотрюку на наших глазах распускается цветок. Но внезапно, когда запутанный лабиринт стен едва достиг человеческого роста, строительство прекратилось. Повсеместно. И сразу пошли объяснения: исчерпана смета, меняется правительство, кое-кто даже утверждал, будто строители отклонились от проекта — это было совсем уж немыслимо. И к лету деревня снова опустела: ни рабочих, ни техников, возможно, работы возобновятся осенью, а пока что машины умолкли, замерли на том месте, где их остановили.

— Ну пошли, Тезей.

Солнце закатилось за море, огненная полоска в небе погасла. Осталось лишь холодное светлое полукружье над горизонтом. Море потемнело, над ним сгущалась тень надвигающейся ночи. Я встал, собрал пожитки. Тезей тотчас вскочил на лапы и, подняв ко мне морду, залаял, дескать, поторопись. Брать его на руки я не стал, он и так пошел за мной, как за настоящим хозяином. Пройдя по песку, мы вышли на дорогу, окаймлявшую пляж, и по ней добрались до подножья нависающей над морем горы. Но когда я свернул на тропинку, чтобы подняться наверх, туда, где я оставил машину, Тезей вдруг направился в противоположную сторону. Я позвал его:

— Тезей!

Он оглянулся, посмотрел на меня серьезно и виновато, но затем потрусил дальше, деловито семеня короткими лапами. Я побежал за ним, он вздрогнул, поджал хвост и со всех ног пустился наутек. На подъеме я попробовал поймать его. Но он не колеблясь продолжал изо всех сил карабкаться на гору и вскоре скрылся в кустах. Немного запыхавшись от погони, я останавливаюсь перевести дух на высоком берегу — я один. Передо мной темный простор, из моря встает ночь, свет над горизонтом погас.

Бреду наугад по лабиринту улиц, между торчащими из земли недостроенными стенами. В вечерних сумерках пересекающиеся ряды стен тянутся от площади во все концы — немые знаки неразрешимой загадки. Над горизонтом медленно восходит выгнутая вопросительным знаком луна, точно ангел разрушения, парящий над деревней. Свет ее падает только на верхние кромки стен, и кажется, будто их немыслимое хитросплетение висит в воздухе над темной землей. Деревня погружена в мертвую тишину — я один. Гляжу на залитые бледным лунным светом стены, пересекающиеся под прямым углом или скругленные на повороте, вижу другие углы, повороты, перекрестия, и все это висит в воздухе, как паутина, — и я сам, оцепенев от полной растерянности, вишу между небом и землей. Гляжу из окна на ночное море, его загустевшие черные воды — как темная бездна моих раздумий. Ступаю осторожно, не спеша — в тишине шаги звучат особенно гулко. Куда ни глянь — всюду следы смерти, она затаилась в недостроенных стенах, в темных проемах будущих столовых и спален — семейный очаг человека завтрашнего дня. Иду куда глаза глядят, тишина обволакивает меня, лунный свет завораживает призраком будущего. В памяти моей и гниющие в земле мертвецы, и горящий энтузиазмом возрожденный человек, История остановилась, творцы нового мира уехали. Я иду, а по сторонам тянется, будто сотканная паучьими лапками, паутина, пересечение нитей, узлы, я запутался, я пленник. Луна парит над горизонтом, теперь она огромная, луна… И что-то восходит внутри меня самого. Я здесь, это моя земля, мое прошлое и будущее, здесь я родился, и здесь мое место. Творцы будущего уехали, исчезли, а может, они и не в силах сотворить будущее. Но моя надежда, моя насущная потребность — когда-нибудь, когда-нибудь… Но не где-нибудь, а здесь, эта земля — наша общая судьба. Вечный вопрос, я вижу его в темном морском просторе, он звучит, оглушая меня, в тишине запустения, среди руин, в царстве неразумного начала, где я оцепенел от страха. Но я знаю — да и как не знать? — что это земля моего крушения и моего человеческого величия. Брожу по улицам и переулкам — какая сложится здесь жизнь? Каковы будут радости и горести, ненависть и мечта? Здесь, в этом запутанном лабиринте, зеркале нашего смятения. Ряды едва поднявшихся от земли домов, в некоторых из них уже можно различить дверные проемы, лестницы, коридоры. Никакого центра нет, я его не вижу, одни лишь очертания площадей с наметками не то фонтанов, не то памятников. Что-то вроде погибшей цивилизации. И сердце мое исполнено нежности. Мое сердце. Я отказался от путеводной нити, брожу вокруг самого себя, постоянно возвращаюсь на одно и то же место. Но вот что-то толкает меня вверх, забираюсь на одну из стен, озираюсь — путаница, загадка. Дом мой немного в стороне — войдет ли он в план деревни будущего? Молча гляжу на него, в лунном свете он кажется соляной глыбой. Темные дыры проемов в стенах — точно ниши на обширном старинном кладбище, вырубленные в скалах, жестокая память о погибших временах. Пустая память. И в этих недостроенных домах — как будто незримая душа, жизнеспособность, присутствие в камне человека, и душа эта осталась во всем, что уцелело от катастрофы, я ощущаю на своем лице ее дыхание, человеческое тепло былых времен, сохранившееся в хаосе моих воспоминаний и согревающее меня мечтой о гармонии. Я один на пустынной земле. Знает ли кто-нибудь, что для нас важней всего и в чем мы больше всего нуждаемся? Не могу выбрать путь: я так мало знаю, что мне в этих улицах не разобраться. И в те минуты, когда подниматься не могу, а спускаться не хочу, я перепрыгиваю через стену, побуждаемый желанием найти тотчас хоть какое-то решение. В морском просторе — ни огонька, который указал бы мне назначенный судьбой путь. Лишь звезды шлют с высоты свой призыв к отрешению от земных дел. Я стою у окна и думаю о своем земном предназначении. Ночной воздух свежеет, не нужна мне звезда, которая охраняла бы мой сон. Прекрасная ночь. Ясная, тихая, извечная. В себе ли я? Вполне ли я в себе? Не знаю, не знаю. Вот он я, щупаю свои руки, грудь, я здесь. Всякий человеческий зов повторяется эхом, но где? Не знаю. Где-то. Знаю только, что эхо — это твой собственный голос. Но раз он возвращается откуда-то извне, то звучит как ответ на твой зов. Но, если наши знания верны, эхо — вовсе не ответ. Так пусть же откуда-нибудь, из таинственных глубин мироздания, донесется до меня повеление свыше, непререкаемое, как слово бога, сказанное один раз на веки вечные. Оглядываю недостроенные стены, вслушиваюсь — никакой голос до меня не доносится. Но когда-нибудь… Снова будет шум машин, шум созидания нового мира. Быть может, строители разрушат все, что они воздвигли до сих пор, ибо как из немыслимого и запутанного начала получится строгий и надежный новый порядок вещей? Я стою на невысокой стене и медленно обвожу взглядом загадку незавершенного созидания. «Сидя среди несовершенных форм…» Какой поэт это сказал? Я стою. Стою у окна, выходящего на море, курю, облокотившись на подоконник. Теплая летняя ночь, луна уже высоко в небе, в ее бледном фосфоресцирующем свете четко вырисовывается переплетение недостроенных стен. Провожаю взглядом каждую светлую линию, пока она не обрывается темнотой, вдыхаю запахи земли и сокрытую в них непостижимую тайну бытия. Люди спят безмятежным сном, покой их порожден неведением. Теплая летняя ночь. Завтра уеду из деревни на свидание с радостью. Ночь темная, в море ни огонька. Лишь звезды в небе, зовущие к началу всех начал. Я стою у окна, посвежело, с моря веет напоенный влагой ветерок. В шуме волн я слышу голос Вселенной. Стою у окна. Последний раз затягиваюсь сигаретой. Щелчком выбрасываю ее за окно, огонек описывает дугу в темноте. Значит, завтра — на пляж? Навестить радость, позволить телу ненадолго восторжествовать над духом. Закрываю окно, зажигаю свет. Повстречаться с радостью. С абсолютом.