Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

— Вы здесь сидите раздетый как лицо приватное, а у нас дело публичное.

— Общественное, — уточнил Майер.

— Общенародное, — дополнил я.

— Что ж, я вас слушаю.

— Мы пришли вас, пан Начальник, повесить.

— Ошибка, я уже не Начальник. По вопросу повешения прошу обратиться к моему преемнику.

— Он прав, — сказал Новосондецкий Майеру. — Зачем ты еще называешь его Начальником?

— По привычке. Я хотел сказать: мы пришли, чтобы тебя, свинья, повесить.

— Вот именно, разве ты мало нас помучил?

— Ты, твоя Партия и твое Правительство.

— Кончилась теперь ваша власть.

— И пробил час право…

Майер замолчал на полуслове. Он, видимо, хотел сказать: «правосудия», но не закончил. Стал вглядываться в стопу бумаг на полу, а точнее, в какую-то рукопись, которая лежала сверху.

— Тут и в самом деле как-то жарко, — заговорил он снова, но уже другим тоном. — Можно снять пиджак?

— Пожалуйста, — согласился хозяин. После чего взял со стопы ту рукопись и бросил ее в огонь. Майер облегченно вздохнул.

— Может, и это сжечь? — предложил Новосондецкий, вытаскивая из стопы густо исписанный лист бумаги.

— Ну, конечно.

Новосондецкий вытер пот со лба. Пиджак он снял еще до того, не спрашивая разрешения.

— А вы? — обратился хозяин ко мне.

Я снял пиджак и принялся за работу. В конце концов я нашел то, что искал: мой старый донос на Майера и Новосондецкого. Когда он горел, Новосондецкий смотрел в потолок, а Майер — в пол.

— А брюки вы не хотели бы снять?

— Нет, мы уж пойдем, не хотим вам мешать.

Мы вышли все вместе. Только на улице мы молча разошлись. Правда, в разные стороны, но симметрично.

Поймали мужики в лесу дикого человека. Был он почти голый и питался корешками. Оказалось, что он ничего не знал о падении коммунистической власти, от которой некогда в лесу спрятался.

— А теперь какая власть? — спросил он одного из мужиков.

Мужик почесал в затылке.

— А-а, какая-то такая…

— Говорят, демократическая, — сказал другой, который пообразованнее. — Ну как, выходишь?

— Да выхожу, только дайте хоть какую одежонку.

— Э-э, не нужно. Весь народ полуголый бегает, так что не будешь от других отличаться.

— И корешков захвати, пригодятся.

— Тогда выхожу. Отправлюсь в столицу, осмотрюсь, что там и как. Может, даже президентом стану, если будет нужда.

И он отправился, а мужики принялись за работу. Немного времени прошло, и вот один из них взглянул на дорогу, прикрыв от солнца глаза ладонью, и говорит:

— Похоже, возвращается.

И действительно, это был дикий человек, он шел к ним.

— Забыл что-нибудь?

— Нет.

— Чего же ты тогда вернулся? Новая власть не понравилась?

— Да нет, она даже хорошая, только, видите ли, я к лесу привык, лучше уж там и останусь. А куда он делся, тот лес?

— Нет его больше, мы вырубили.

— Куда же мне теперь идти?

Сжалился тут один мужик над диким человеком.

— Есть у меня пустая каморка, сена подстелим, там и переждешь.

Поблагодарил дикий человек и зажил в каморке у мужика. Без удобств, зато под крышей, даже лучше, чем в лесу.

И снова ждет, но теперь и сам не знает чего.

Приехал к нам из столицы эксперт с представителями иностранного капитала, чтобы изучить ситуацию с точки зрения реформ и кредитов. Исследовали они, исследовали, после чего эксперт вызвал меня для доверительной беседы.

— Возникла определенная трудность. Кредиты, конечно, они бы дали, но удерживает их отсталость местного населения.

— Какая еще отсталость? Телевидение каждый смотрит, поговаривают даже, не открыть ли секс-шоп.

— А мост?

— Какой мост?

— Мост через реку у вас есть, но никто им не пользуется. Как дикари, реку вброд переезжаете, хотя рядом стоит мост. Как же они могут дать вам кредиты на хозяйственное развитие, если вы даже не знаете, как обыкновенным мостом пользоваться.

— Это не из-за отсталости, а потому, что мост был при коммунизме построен и народ не имеет к нему доверия.

— А что, разве он что-нибудь не того…

— Нет, не потому. Немного он качается, это правда, но народ ему не доверяет из принципа.

— Этого капиталисты не поймут. А вы не могли бы как глава местной общины как-нибудь убедить людей, чтобы они начали через мост переезжать?

— Не поверят, только начнут подозревать меня в симпатиях к коммунизму, на том и кончится.

— Ну, тогда не будет кредитов.

— Разве что вы покажете пример. Автомобиль у вас казенный, так что вы ничем не рискуете. Как увидят, что мост выдержал, сразу начнут и сами переезжать. Думаете, вброд перебираться такое удовольствие?

Он немного поколебался, но согласился. Ксендз объявил с амвона, что состоится переезд через мост силами эксперта. Народу собралось тьма, с обеих сторон реки. И все было бы хорошо, если бы эксперт не столкнулся с подводой, еще не успев въехать на мост. И его отвезли в волостную больницу.

Теперь должны прислать нового эксперта. Но пока что, капиталисты уехали, а кредитов как не было, так и нет.

Пошел я раз в кино на исторический фильм. Вообще-то исторические фильмы я не люблю, разве только о древних римлянах, потому что там голые бабы туда-сюда носятся, но на афише была гильотина, а я люблю смотреть на режущие инструменты в действии. Больше всего мне нравится, когда людей разрезают пилой, в особенности механической, но гильотина тоже годится.

Фильм назывался «Людовик XVI». Людовик, по-нашему Людвик, нормальное имя, моего кузена зовут Людвик, а как фамилия того Людовика? Неизвестно. Тот Людовик был, наверное, неграмотный и так и подписывался.

Фильм начался неплохо. Много пик, штыки, сабли, но я ожидал гильотину. И уже собирались отрубить голову какому-то королю, а тут вдруг какой-то тип уселся прямо предо мной и заслонил весь экран.

— Подвинь-ка голову вправо или влево, а то мне ничего не видно, — говорю ему.

Но вместо того, чтобы передвинуться, тот тип взял себя за уши, потянул голову вверх, снял ее с шеи и положил себе на колени. Мне снова стало хорошо видно, но что с того, если сцена с гильотиной уже прошла. Самое интересное в фильме я пропустил, а все из-за этого хама.

Я бы таких в кино не пускал.

В пансионате «Космос» на десерт подавали торт — шоколадный или ванильный, попеременно. И каждый день за столом происходит спор между профессором Пызем и доцентом Любке, двумя специалистами по Аристотелю. Спорили по поводу того, был ли это один и тот же десерт или два различных его вида. Профессор Пызь утверждал, что, хоть торт был раз шоколадный, а раз — ванильный, тем не менее в обоих случаях это был торт, иными словами — десерт был всегда один и тот же. Доцент же утверждал, что вид десерта определяет его ванильность или шоколадность, то есть, что были то два разных десерта.