Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Так что спор шел о категориях или даже о критериях и иерархии категорий.

Независимо от того, какой торт подавался, ежедневно прилетала муха и садилась на торт. Однако ни профессор Пызь, ни доцент Любке муху в расчет не принимали. Но вот однажды муха не прилетела. Профессор и доцент уже начали свой диспут, но тут встал я и произнес краткую речь:

— Господа, сегодня торт шоколадный, но нет мухи. А ведь мы живем во вселенной, где все подчиняется строгому порядку, так что и муху Провидение создало, в частности, для того, чтобы она садилась на торт, и потому в соответствии с его мудрым замыслом невозможно себе даже представить, чтобы на торт никто не сел. Но что это, почему мухи сегодня нет? Господа, теперь не время для вашей дискуссии — нам угрожает хаос, в котором может случиться все что угодно, и ни в чем нельзя быть уверенным. И если мы окажемся ввергнутыми в хаос, предмет вашей дискуссии утратит всякий смысл. Так что подискутируйте немного погодя, когда мы вновь обретем вселенское равновесие.

После чего я влез на стол и уселся на торт.

С некоторых пор я чувствую слежку за собой. Его присутствие за спиной я ощущаю повсюду. Куда бы я ни шел, он идет за мной, а когда я дома, он подстерегает меня в подворотне напротив. Ему кажется, что я его не вижу, но я вижу его очень хорошо.

Меня беспокоит не то, что он птица, а точнее, австралийский страус. В конце концов, сюрреализм больше не кажется чем-то странным, мы уже привыкли. И даже не то, что он за мной следит. Быть под наблюдением у страуса — тоже нормально в рамках сюрреализма. Беспокоит меня подозрение, что это не страус, а кто-то другой, принявший личину страуса. Зачем он это сделал? В этом заключена некая тревожная загадка.

Однажды он снова подстерегал меня в подворотне на другой стороне улицы, а я стоял у окна, спрятавшись за портьерой. И увидел, как он вылетел из подворотни, не выбежал, а вылетел на крыльях — хотя страус ведь летать не может, — и широко распростерши крылья взмыл в небо.

В подворотне показался дворник того дома с двустволкой. Видимо, ему надоела птица, постоянно торчащая перед входом, и он решил ее прогнать.

В мнимом страусе я распознал огромного стервятника.

Выхожу я из супермаркета, а тут телевизионщики ко мне с вопросом:

— Есть Бог или нет?

— Сейчас скажу, — говорю я тому, что с микрофоном. — Только причешусь.

Достал из кармана расческу, причесался. Но тут я вспомнил, что у меня на носу прыщ.

— Может, лучше в профиль? — спрашиваю того, что с камерой.

И повернулся к нему профилем.

— А что, если мне сбегать домой, переодеться во что-нибудь поприличнее? Я тут рядом живу.

Не отвечают. Я оборачиваюсь и вижу, что их возле меня уже нет. Теперь какую-то тетку допрашивают.

Я было хотел влезть между ними и теткой — чего это она у меня выступление по телику отбирает, — но забыл, какой был вопрос и вернулся домой.

Не люблю выходить последним. И потому я всегда считаю, сколько нас еще у бара осталось. Когда вижу, что уже только двое, возвращаюсь домой. Печальную картину опустевшего бара после полуночи я оставляю кому-нибудь другому.

Третий человек как раз вышел, и кроме меня остался один толстяк.

Я подал бармену банкноту.

— У меня нет сдачи, — сказал бармен. — Вы не разменяете? — обратился он к толстяку.

Толстяк не отвечал.

— Напился, — сказал я бармену.

— Кажется, еще хуже, — ответил бармен, приглядываясь к толстяку. — Он, похоже, умер, надо позвонить в «скорую».

С тех пор я ухожу, когда у бара остается нас еще трое.

Предусмотрительность никогда не мешает.

Новосондецкий, Майер и я отправились в некий, хорошо нам знакомый ресторан.

— Смотри, сменили название, — заметил Майер.

В самом деле, вместо «Под Центральным Государственным Управлением» ресторан назывался «Гавайская Радуга».

— Реприватизация произошла, — объяснил Новосондецкий. — Это заведение уже не государственная собственность, а частная.

Мы вошли и сели за столик.

— Чего желаете, господа? — спросил официант, который нас не узнал, равно как и мы его. Кроме названия сменился также персонал.

— Как обычно, по пол-литра на каждого, всего полтора.

— Разумеется, пол-литра, но пол-литра чего?

— Если это шутка, то я уже отсмеялся, — ответил Майер. — А теперь прошу приступить к обслуживанию.

— Могу подать Chivas Regal, Johny Walker, Black Label, Bushmills Cutty Sark, Ballantines, Grouse, Bordeaux, Bourgogne, Beaujolais, Champagne…

— А чистой нет? — прервал его Майер, который не знал иностранных языков.

— Разумеется, есть, Smirnoff Vodka, Don Kozaken Vodka, Crystal Vodka, Colossal Vodka и Capital Vodka.

— А обыкновенной водки нет?

— Той, что совсем обыкновенная, у нас нет.

— Может, возьмем Don Kozaken? — предложил Новосондецкий. — Эта хоть звучит как-то знакомо.

Но оказалось, Don Kozaken тоже превосходит наши финансовые возможности, и мы оставили «Гавайскую Радугу».

— Я чувствую, как меня гнетет ярмо капитализма, — сказал Майер на улице.

— Меня тоже, — согласился Новосондецкий. — Нам надо заново построить социализм.

Мы приступили к делу. Новосондецкий достал аппаратуру. Майер — сырье, а я нашел помещение, то есть подвал. Ведь за производство самогона грозит суровое наказание, и мы как революционеры вынуждены работать в подполье.

Писателем я стал благодаря меценату К. То был вульгарный тип с отталкивающей внешностью, скверным характером и подозрительными источниками доходов. Но именно он открыл во мне талант и побудил меня заняться литературой.

Творчество мое было богато по форме, но довольно ограничено по содержанию. Я сочинял стихи, романы и даже театральные пьесы, однако главной темой моих произведений были красота, мудрость и достоинства характера мецената К.

Все мои сочинения публиковались частным образом на средства мецената К. Убежден, что руководило им не тщеславие, но высокий литературный вкус.

Несмотря на большие тиражи и низкую цену моих книг, единственным их читателем был меценат К. Я, правда, всегда считал себя писателем элитарным.

После долгих лет здравствования меценат умер. Случилось это как раз в то время, когда я завершил работу над его биографией. В этом своем последнем произведении я доказывал, что меценат К. бессмертен.

Были немалые сложности с изданием книги. В связи с чем я сменил род занятий и стал лавочником. Дела мои идут неплохо, но одолевает меня порой тоска по искусству.

Я забрел в квартал, где довольно часто подозрительные личности, вынырнув из какого-нибудь закоулка, предлагают прохожим разнообразные торговые сделки. Чаще всего — купить драгоценности, которые на поверку оказываются фальшивыми.