Сергей Жадан - Интернат

Паша оборачивается. Старика действительно скрутило, стоит, откашливается, трёт рукой висок.

— Ему нужно к врачу, — говорит девочка.

— Может, в больницу? — раздумывает Паша. — Как считаешь? — спрашивает он у Веры. — Больница ведь должна работать? Не разбежались же они?

— Думаю, как раз разбежались, — отвечает Вера. — Если успели.

— И как с ним теперь? — не понимает Паша.

— Слушай, я ветеринара знаю.

— Ветеринара?

— Да. Он мне собаку лечил год назад. Ну, когда у меня ещё была собака, — объясняет Вера. — Он на дому принимал, я помню. Это не совсем врач, но что-то у него там есть. Аспирин какой-нибудь, анальгин.

Услышав про анальгин, старик снова закашливается, в знак согласия, очевидно.

— Далеко? — спрашивает Паша.

— Как сказать, — отвечает она, и Паша понимает, что не близко.

Вешает старика на себя, словно рыцарский плащ, тащит, останавливаясь время от времени, чтобы передохнуть. Девочка бежит сбоку, Вера не отстаёт. Переходят улицу, ныряют во дворы, идут между домами. Минуя детский садик, выходят на соседнюю улицу, идут вдоль липовой аллеи. На горизонте опять начинает что-то гореть. Такое впечатление, что город расстреливают по кругу. Небо из тёмного становится розовым, подсвечивается синим, глухо подхватывает каждый взрыв. Время от времени от проспекта слышны автоматные очереди. И совсем никого нет, пустой город, влажный туман, из которого вырастают чёрные липы. Паша находит лавочку, опускает на нее старика, сам падает рядом. Вера стоит неподалёку, туман окутывает её так, словно из её шубы идёт дым. Девочка плачет, держит деда за руку. В конце улицы вдруг возникает какое-то движение. Кто-то едет. Без огней, понятное дело, но едет в их сторону. Быстро! — кричит Паша, подхватывая старика, бежит в арку, оглядывается, не отстал ли кто. Потом осторожно выглядывает из-за угла, видит, как по улице на полной скорости пролетает болотного цвета маршрутка. Рваные железные бока, как у боевого пса, выбитые окна. Такое впечатление, что пассажиры выпрыгивали на ходу.

К дому ветеринара добираются часам к семи. Девятиэтажная панелька. Половина окон выбиты. Темно, тихо. Перед подъездом разбитая лавочка. Паша смотрит и понимает, что разбили её ещё до войны, в мирное, так сказать, время. Подъезд с домофоном, но сейчас дверь распахнута, изнутри вытекает темнота, словно чёрная вода.

— Этаж помнишь? — спрашивает Паша.

— Третий, кажется, — говорит неуверенно Вера. — Или четвёртый.

— Чёрт! — Паша опускает старика на землю, тот оседает в туман, девочка сразу подскакивает к нему, хватает за руку. — Ждите здесь, — говорит и заходит в подъезд.

Уже в подъезде достаёт мобильник, включает фонарик. На ступеньках битый кирпич, густой слой извёстки, оставленный кем-то башмак, старое тряпьё. Осторожно переступая, поднимается наверх. Вера идёт за ним. Поднимаются на третий этаж. Вера присматривается к дверям.

— Нет, — говорит Вера, — не здесь. У него дверь металлическая.

Поднимаются на четвёртый. Металлической двери нет.

— Точно металлическая? — переспрашивает Паша.

— Не знаю, — колеблется Вера.

Поднимаются выше. Потом ещё выше. Снова спускаются на третий.

— Ну вот, кажется эта, — показывает Вера на чёрную дверь без номера.

Дверь действительно металлическая, но обгоревшая, чёрная, не сразу поймёшь, из чего она. Паша подходит, осторожно бьёт кулаком по железной поверхности. В подъезде тяжело расходится эхо. Паша сначала пугается, потом собирается с духом и уже колотит в дверь, не сдерживаясь.

— Может, не слышат? — спрашивает Паша.

— Смеёшься? — отвечает Вера.

Выходят на улицу, выключают фонарик. Дед даже не смотрит в их сторону. Зато внучка даже на цыпочки вытягивается, ждёт.

— Никого, — сообщает Паша.

Девочка начинает плакать. Вера пробует её утешать. Но как тут утешишь. Что же делать, думает Паша, что же делать?

— Вы кто? — вдруг слышат они.

В темноте кто-то стоит напротив них, но кто там — не понятно. Словно темнота с ними и разговаривает.

— Мы к ветеринару, — отвечает Паша темноте.

— К какому ещё ветеринару? — спрашивает темнота.

— С третьего этажа, — объясняет Паша.

Темнота какое-то время молчит, обдумывая услышанное.

— Нет на третьем этаже никакого ветеринара, — говорит, подумав. — Там одна квартира пустая, а в другой жили бизнесмены. Только им гранату вбросили, ещё летом.

— Слушайте, — говорит Паша и осторожно ступает в направлении темноты. — Не бойтесь. Я учитель.

— Чей учитель? — не понимают его.

— Просто учитель, — объясняет Паша. — У нас тут дедушка, плохо ему. Нужен врач.

— А почему ветеринар? — снова не понимает темнота.

— А есть какой-то другой? — спрашивает Паша.

— Да никакого нет. — Темнота начинает двигаться на Пашу от стены, выходит женщина. Длинная куртка, тёплая шапка, лица не разглядеть. Но в очках. Значит, тоже ничего не видит, как и Паша.

— Откуда он у вас? — спрашивает она, кивая на деда.

— Мы с вокзала, — отвечает Паша. — Пытались выйти. А его вот прихватило. Здесь есть больница? Или хотя бы аптека?

— Какая аптека? — сердится женщина. — Какая больница? Мы в подвале вторую неделю живём.

— Ладно-ладно, — успокаивающе говорит Паша. — Не кричите.

Поворачивается к Вере. Нужно идти, говорит, поищем ещё. Дед поднимается. Вера подхватывает его с одной стороны, девочка — с другой.

— Эй, — кричит им в спину женщина. — Ну куда вы его тащите? Он же умрёт. Оставляйте тут. У меня есть аптечка, вода ещё осталась. Если умрёт, так хоть не на улице.

Паша снова берёт старика на спину. Идут вдоль стены, поворачивают за угол, спускаются в подвал. Женщина впереди идёт уверенно, хотя не видно совсем ничего: вверху, над головой, должна бы висеть луна или что-нибудь такое, но туман лёг так низко, что неба просто нет. Только где- то на другом конце города снова начинает рваться, глухо и глубоко, с равными, тягучими интервалами. Паша идёт по тьме, словно по речному дну, боится потерять равновесие и свалиться вместе с пассажиром на спине. Спускаются по ступенькам вниз, женщина открывает дверь. Проходят через коридор, потом женщина на ощупь открывает ещё одну дверь. Сразу же в нос бьёт несвежим, застоявшимся воздухом. Паша ничего не видит, но слышит дыхание многих людей. Сюда, говорит женщина, проходите. Дверь за ним закрывается. Тогда в темноте кто-то включает фонарик, светит Паше прямо в лицо.

Помещение небольшое, набилось же сюда около двух десятков людей, сидят у стен, подпирая друг друга. Тоже преимущественно женщины и дети. Хотя есть и один мужчина, лет сорока, в пальто и пыжиковой шапке. Смотрит на Пашу, отводит глаза. Сбоку стоит туристский обогреватель, пакет с едой. У каждого при себе есть и что-то своё, домашнее. Одеты тепло, ещё и накрываются одеялами, коврами, пальто. Сколько времени сидят — непонятно. Но судя по тяжёлому духу и красным глазам — не первые сутки. Может, действительно, две недели. Осмотревшись, Паша опускает деда на цементный пол. Несколько женщин сразу поднимаются, подходят, мужчина в пальто ещё плотнее вжимается в стену. Женщины берут старика на руки, кладут на пол серую зимнюю куртку, опускают больного, склоняются над ним, как мироносицы, начинают шумно обсуждать, как его спасать. Девочка стоит рядом, плачет. Паша прислушивается к звукам снаружи. Дважды ударило, но непонятно, с какой стороны. Если попадёт прямо сюда, даже не откопают, думает. Достаёт мобильник. Почти восемь.