Джанет Фитч - Белый олеандр

Я болтала в воде порошок и смотрела, как соседка подняла на крыльце журналы и сунула их в пакет с покупками. Туфли с открытой пяткой и черными мысками напоминали оленьи копытца.

Затем она скрылась в доме со ставнями, и стало грустно. С другой стороны, я радовалась, что она исчезла из поля зрения Марвел, с губ которой текли горячие и вонючие, точно деготь, слова. Интересно, считает ли женщина в льняном костюме, что мы все такие, как Марвел, что и я — такая? Вероятно, да.

Марвел наполнила бутылочку, протянула ее Кейтлин, и та поковыляла прочь, сжимая любимую бархатную подушечку с надписью «Гуам».

— Катается повсюду на «Корвете», — проворчала Марвел. — Тычет ею приличным людям в лицо. Как будто мы не знаем, как она на нее заработала! На лбу написано!

Авто поблескивало, точно мужские бедра, мускулистые и упругие. Хотелось лечь на капот. Я бы, наверное, сразу кончила. Я перевела взгляд с навеса для машины на дом. Вот бы можно было стоять здесь весь вечер и ждать, пока она снова выйдет…

Помыв посуду и уложив детей, я выскользнула в боковую дверь и остановилась рядом с ее палисандровым деревом, которое роняло через забор на наш асфальт фиолетовые цветы, насыщая благоуханием теплый вечер. Сквозь ставни просачивались музыка и женское пение. Сначала я даже приняла ее за пьяную, а потом поняла, что все дело в манере произносить слова, перекатывая их на языке, как шоколадные конфеты с вишневой начинкой.

Не знаю, сколько я стояла так в темноте, покачиваясь под музыку и слушая звучный, как охотничий рог, голос. Просто невероятно, что такая элегантная женщина живет по соседству, рядом с нашим домом и нашим пятидесятидюймовым телевизором! Хотелось прокрасться под ее окна, заглянуть в щель между широкими плашками ставен и посмотреть, что она там делает. У меня не хватило духу. Я подняла с земли пригоршню фиолетовых цветов и уткнулась в них лицом.

На следующий день я вылезла из автобуса в самую жару и последнюю милю до дома прошла пешком. Мне больше не требовалась трость, хотя после долгих прогулок бедро по-прежнему ныло, а я прихрамывала. Я ковыляла по улице и чувствовала себя грязной и неуклюжей в поношенной одежде из благотворительного магазина Совета еврейских женщин: белой блузке, которую не смягчала никакая стирка, и неудачной самодельной юбке.

Элегантная соседка срезала в тени у дома агапантусы того же оттенка, что и цветы палисандра. Босиком, в простом платье. Подошвы и ладони на фоне темно-карамельной кожи сияли розовым и казались ненастоящими, как будто там, откуда она пришла, женщины посыпают ладони и стопы специальным порошком. Она не улыбалась, полностью поглощенная своим занятием. В темных волосах, уложенных в небрежную ракушку, застрял упавший с ветки цветок палисандра. Смотрелось очаровательно.

Я чувствовала себя нескладной, стыдилась хромоты и уродливой одежды и надеялась, что проскользну в дом прежде, чем она поднимет глаза. Однако, доковыляв до сетчатого забора и черного двора, я ощутила разочарование. Хотелось, чтобы она меня увидела. Хотелось сказать, что я не такая, как остальные. Заговори со мной, думала я, посмотри на меня!

Она не посмотрела, только подняла веточку алиссума и вдохнула медовый запах. Я вырезала из сердца полоску и насадила ее на самодельный крючок.

— У вас красивый сад!

Она удивленно подняла глаза, как будто знала, что я здесь, но не ожидала, что заговорю. Большие миндалевидные глаза цвета корневого пива, на левой щеке шрам, на узком запястье золотые часы. Откинула прядь завитых волос, сверкнула улыбкой, которая мгновенно растаяла, и вновь занялась агапантусами.

— Лучше, чтобы тебя со мной не видели. Она скоро выжжет крест на моем газоне.

— У вас нет газона.

Она улыбнулась, не поднимая головы.

— Меня зовут Астрид.

— Иди домой. Астрид.

Ее звали Оливия Джонстоун. Имя значилось на журналах и каталогах, которые бросали на коврик у двери. Она выписывала «Конде-наст-трэвеллер» про путешествия и французский «Вог», толстый, как телефонный справочник. Теперь я приглядывала за детьми перед домом, чтобы не пропустить, когда она покажется в круглых солнцезащитных очках а-ля Жаклин Кеннеди, вернется с покупками или выйдет срезать пахучую зелень. И надеялась, что наши глаза снова встретятся. Почти каждый день ей доставляли посылки. Красивый курьер из «UPS» в коричневых форменных шортах и с ногами как стволы деревьев то и дело маячил на крыльце. Я гадала, не влюблен ли он.

По вечерам, сидя у кухонного окна, я подмечала ее посетителей. Всегда мужчины. Один темнокожий с ослепительными на фоне кофейной кожи французскими манжетами и золотыми блестящими запонками приезжал около половины восьмого на «БМВ» и всегда уходил до полуночи. Молодой парень на «Порше» с дредами и в сандалиях-биркенштоках иногда задерживался до утра. Большой лысеющий белый господин в полосатых рубахах и двубортных пиджаках с широкими лацканами целую неделю появлялся на огроменном «Мерседесе».

Я отметила их радостное волнение и поспешность, с какой они вылезают из сверкающих машин, и гадала, чем она вызывает такое нетерпение. Она светит мужчинам, точно маяк. Интересно, кто ей больше нравится? Что она знает про мужчин?

Я ни на секунду не допускала, что Марвел может быть в чем-то права, тем более в отношении Оливии Джонстоун. Я жила ради того, чтобы увидеть, как Оливия выносит мусор или выходит из машины в первых лучах зари, когда я готовлю себе завтрак. Эти капельки росы на палубе поддерживали во мне жизнь.

Я рассовала по карманам иголочки ее розмарина, а однажды, когда была уверена, что Оливии нет дома, даже покопалась в мусоре, жаждая узнать побольше и дотронуться до вещей, которых касались ее пальцы. Нашла английский черепаховый гребень ручной работы с редкими зубьями, почти новый, у которого был всего-навсего сломан один зубец, и коробку из-под дорогого бузинного мыла. Она пила темный ямайский ром и покупала нерафинированное оливковое масло первого отжима в высокой бутылке. Кто-то из ее приятелей курил сигары. Кроме того, я обнаружила до невозможности мягкий серо-коричневый матовый чулок со спущенными петлями, из тех, что носят на поясе, и пустой флакон духов «Ма Грифф». Белая с черными штрихами наклейка на пузырьке. Флакон пах шелестом черных кисейных платьев, зелеными крапчатыми орхидеями и Булонским лесом после дождя, где мы с мамой как-то гуляли. Я была в восторге, что могу разделить с Оливией Джонстоун воспоминания о Париже. Спрятала флакон в комоде, чтобы одежда пропиталась ароматом.

А потом настал день, когда газеты и журналы на пороге никто не поднял. «Корвет» мрачно томился под коричневым брезентовым навесом, на который, точно символ утраты, падали фиолетовые цветы палисандра. От одного вида пришвартованного авто снова захотелось перкодана. Пришлось довольствоваться остатками сиропа от кашля с кодеином из аптечки Марвел. Приторный вкус вязкой жидкости еще долго ощущался на языке. Я сидела на вафельном покрывале, причесывая волосы гребнем Оливии. Ее совершенство приводило в трепет. Женщина, которая выбрасывает черепаховый гребень ручной работы, потому что не хватает одного зубца!.. Правда ли она занимается с мужчинами любовью за деньги и каково это? Проститутка, шлюха. Что это значит? Просто слова. Мама бы разозлилась, но ведь это правда — слова, за которыми тянется шлейф осуждения. Жена получает деньги от мужа, и никто слова не говорит. Что с того, если приятели Оливии тоже дают ей деньги?