Джанет Фитч - Белый олеандр

— Вам кто-нибудь из них нравится?

Она помешала чай со льдом длинной ложечкой. Майлс Дэвис проникал нам в поры.

— Пожалуй, нет. А у тебя есть приятель, близкий друг?

Я хотела сказать, что да, был мужчина в возрасте, наврать, как все круто, но в конце концов поведала историю моей жизни, про Старр, Рэя, маму и Марвел Турлок. Говорилось легко. Оливия слушала сочувственно, задавала вопросы, ставила новую музыку, подливала чая и приносила лимонное печенье. Было чувство, что я проснулась на плоту и обнаружила, что рядом яхта и мне сбрасывают веревочную лестницу. Вот не знаешь, когда подоспеет помощь.

— Так плохо будет не всегда, Астрид. — Она заправила мне за ухо прядь. — У красивых девушек есть преимущества.

Хотелось верить, что всему этому рано или поздно придет конец. Хотелось узнать то, что знает она, и больше не бояться.

— Какие?

Она внимательно изучала мои щеки, челку, которую я сама себе отрезала, упрямый подбородок, пухлые обветренные губы. Я попыталась изобразить, что готова услышать правду. Она взяла меня за руку. Ее ладони были изящнее, чем я думала, не больше моих, теплые, на удивление сухие и немного шершавые. Сплела пальцы с моими, как будто мы знакомы сто лет.

— Наш мир — мир мужчин, Астрид. Ты когда-нибудь про это слышала?

Я кивнула. Мир мужчин. Но что это значит? Что они свистят, пялятся, выкрикивают вслед гадости и надо терпеть, иначе изнасилуют или побьют? Мир мужчин значит, что есть места, куда женщин не пускают. Что у них больше денег, нет детей, за которыми нужно круглосуточно смотреть. Что женщины любят их больше, чем они — нас, что они могут то хотеть чего-то всем сердцем, то остывать.

На этом мои познания о мире мужчин заканчивались. О мире, где мужчины ходят в костюмах, носят часы и запонки, работают в офисах, едят в ресторанах и разговаривают по сотовому за рулем. Я понимала про них не больше, чем про тибетских шерп или вождей амазонских племен.

Оливия перевернула мою руку, провела кончиками сухих шершавых пальцев по влажной ладони, посылая волны электричества, и тихо спросила:

— У кого деньги? У кого власть? Ты неглупая, одаренная, очень чуткая. Видишь? — Она указала на линии ладони. — Не сражайся с миром. Твой приятель-плотник не сражался с деревом, так ведь? Он его любил, и его творения были прекрасны.

Я задумалась. Мама боролась с миром, рубила его, загоняла молотком на место. И считала верхом трусости поступать иначе.

Оливия загнула мне пальцы вверх, заворачивая в обертку мою судьбу и возвращая ее мне.

Я ковыряла волдырь от ожога на среднем пальце и думала, нужно или нет плыть против течения. Женщины как моя мать, одинокие тигрицы, сражались на каждом шагу. Женщины при мужчинах, как Марвел и Старр, угождали. И те и другие оставались в проигрыше. Но Оливия говорила не о таких мужчинах, как Эд Турлок и даже Рэй. Она имела в виду мужчин с деньгами. Мир запонок и офисов.

— Ты поймешь, чего хотят мужчины, как им это давать… и как не давать. — Она сверкнула озорной кривоватой улыбкой. — И когда что делать.

Маленькие медные часы зажужжали и пробили пять, сыграв колокольчиками мелодию, как из музыкальной шкатулки. Столько всего красивого вокруг… Но было уже поздно. Я не хотела уходить, хотела узнать что-нибудь еще, хотела, чтобы она взяла в руки воск моего будущего, смягчила его теплом шероховатых ладоней, придала форму, которой не надо бояться.

— Вы про секс?

— Не обязательно. — Оливия взглянула на круглое зеркало над камином, секретер с потайными отделениями и ящичками для бумаг. — Это как магия, Астрид. Нужно уметь создавать из воздуха красоту. — Она сделала вид, что протягивает руку, ловит светлячка, а затем разжимает ладонь и смотрит, как он улетает. — Людям нужна магия. Секс — ее театр, с двойными стенками и потайными ходами.

Ночная магия. «Ни в коем случае не позволяй мужчине остаться на ночь». Театром моей матери было ее собственное удовольствие. Оливия говорила о совершенно ином. Я приходила в восторг от новых познаний.

— Секрет в том, что сам фокусник на магию не покупается. Он может восхищаться мастерством коллеги, но никогда не попадает под действие чар.

Оливия поднялась и взяла стаканы. Я вспоминала, как Барри соблазнил маму, его закопченные зеркала и дрессированных голубей. Она его не выбирала, однако все ему отдала и будет принадлежать ему, даже когда он умрет. Он изменил ее судьбу.

— А любовь?

Оливия остановилась на полпути к кухне и повернулась:

— Что — любовь?

Когда она хмурилась, межбровье и округлый лоб прорезали две вертикальные линии.

Я покраснела. Если бы только я могла спросить спокойно и не выглядеть при этом как клоун в огромных ботинках!

— Вы в нее не верите?

— Не так, как другие верят в Бога или добрых фей. Больше похоже на статью в «Нэшнл инкуайрер»: огромный заголовок и скучнейшая история.

Я пошла за ней в кухню, такую же, как у нас, но в параллельной вселенной, за сотни световых лет. Кастрюли и сковороды висели вверху на крючках, как в ресторане, медные и стальные. У нас была стеклокерамика с синенькими цветочками. Я провела рукой по керамической столешнице с расписными вставками. Наши были бело-зелеными, как сопли.

— А во что вы верите?

Ее удовлетворенный взгляд пробежался по теплым плиткам цвета корицы и кованой медной вытяжке над плитой.

— В жизнь, которая мне нравится. Я вижу лампу от «Стикли», кашемировый свитер — и знаю, что могу их купить. Кроме этого, у меня еще два дома. Когда в машине переполнится пепельница, я продам машину.

Я рассмеялась, представив, как Оливия пригоняет ее к дилеру и объясняет причину. Она бы, наверное, так и сделала. Просто не верилось, что кто-то настолько свободен в своих желаниях!

— Я только что провела три недели в Тоскане, была на Сиенском палио, — продолжала она, перебирая слова, точно струны гитары. — Скачки по мощеным улицам проводят с пятнадцатого века. Разве можно променять это на мужа, детей и «жили долго и счастливо»? Не говоря уже о вероятном итоге — разводе, сверхурочной работе в банке и смехотворном детском пособии. Смотри! — Оливия взяла со стола стеганую сумочку, достала бумажник и показала пачку денег толщиной с палец. Пошелестела купюрами, среди которых было больше десяти соток. — Любовь — иллюзия. Сон, после которого просыпаешься с жутким похмельем и долгами. Я предпочитаю наличные.

Она убрала деньги, положила руку мне на плечо и проводила до двери. Янтарный свет от пузырьков в стекле падал нам на щеки. Слегка меня обняла. «Ма Грифф» пах на ней как-то мягче.

— Заходи еще, в любое время. Среди моих знакомых мало женщин, хочу узнать тебя поближе.

Я вышла, пятясь задом, чтобы не потерять ни мгновения. До смерти не хотелось возвращаться к Марвел, и я прошлась по улице, все еще чувствуя руки Оливии и запах ее кожи. Голова кружилась от увиденного и услышанного в доме, так похожем и непохожем на наш. Гуляя по окрестностям, я поняла, что каждый дом — своя реальность. На одной-единственной улице могут быть пятьдесят разных миров. Никто на самом деле не знает, что происходит у соседей.