Кэтрин Хайд - Не отпускай меня никогда

Иоланда остановилась рядом.

– Историю учишь?

– Ага.

– Мне всегда нравился этот предмет.

– Терпеть его не могу.

– Ты совсем забросила танцы?

– Ну да. Надоело повторять по кругу одно и тоже. Спросила у мамы, можно ли записаться на занятия, но она сказала, что у нас нет денег на танцевальный кружок. Ты пойдешь с нами на собрание? Сегодня уже год, как мама бросила наркотики. Только ты рано пришла. До собрания еще часа два.

Иоланда присела рядом и положила ладонь Грейс на спину.

– Сначала надо выполнить пятый шаг.

– А что это такое?

– Грейс, ты ходила с мамой на все собрания! Неужели не помнишь, из каких шагов состоит программа?

– Слушать-то меня никто не заставлял.

– Четвертый шаг – самое противное…

– Точно! Список. Надо составить список всех своих недостатков. Ой, подожди, я вспомнила! Пятый шаг – это когда тебе надо рассказать о всех своих недостатках.

– И я категорически настаиваю на его выполнении. Все мои подопечные должны пройти четыре шага в первый год реабилитации.

– Это многое объясняет, – сказала Грейс. – Хорошо, что она не стала откладывать все до последней минуты.

– Ты же знаешь свою маму.

– Между прочим, мне вас прекрасно слышно! – крикнула мама из спальни.

Иоланда закатила глаза.

– Подожди здесь, не заглядывай к нам. Дело уж очень щепетильное.

Грейс пробормотала сдавленным шепотом:

– Скажи ей, что запрещать мне видеться с друзьями – это большущий недостаток.

– Тут не я должна говорить, а она, – ответила Иоланда. – Но если эта тема вдруг всплывет, я обязательно выскажу все, что думаю.

Они вышли из спальни в полвосьмого – давно пора было отправляться на собрание, пока остальные не заняли самые хорошие места. Мама вела себя очень тихо и не поднимала глаз от пола, так что Грейс решила, что разговор получился непростой.

Иоланда пару раз толкнула маму локтем в бок, но ничего не добилась. Тогда она объявила сама:

– Грейс, твоя мама хочет кое-что тебе сказать.

Грейс села на танцплощадку и прижала кошку к груди.

Она ждала, что мама присядет рядом, однако та замерла возле кухонной стойки, водя пальцем по сколотому краю.

– А разве не нужно подождать до девятого шага, чтобы загладить вину за все свои недостатки?

– Эйлин, твоя дочь сидит прямо перед тобой. Начинай заглаживать, черт побери.

Мама громко вздохнула.

– Ладно. Грейс. Мы с Иоландой обсуждали этапы программы… и пришли к выводу, что запрещать тебе видеться с этими людьми было довольно жестоко и эгоистично с моей стороны.

– Мам, у «этих людей» есть имена.

– Какая разница?

Иоланда наградила маму сердитым взглядом.

– Ну хорошо, хорошо. Запрещать тебе видеться с Билли, Рейлин и с остальными.

Грейс ждала. Но, кажется, мама не собиралась больше ничего говорить.

– И?..

– И… я знаю, что тебе пришлось нелегко, и ты сильно переживаешь.

– И?..

– Поэтому я раскаиваюсь и прошу у тебя прощения.

– Но уступать ты по-прежнему не хочешь?

– Я же сказала, что раскаиваюсь.

– А смысл? Если бы ты и вправду раскаивалась, ты бы разрешила мне с ними встретиться!

– Бог ты мой! – Мама обернулась к Иоланде. – Видишь, что мне приходится терпеть?

– Вот только не жалуйся, а! – воскликнула Иоланда. – Я согласна с Грейс. Если ты собираешься гнуть свою линию, то такие извинения можно сразу засунуть куда подальше. Словом вину не загладишь. Извиниться и полный придурок может.

Мама Грейс крепко зажмурилась – обычно она так делала, когда считала до десяти, чтобы успокоиться. Потом снова открыла глаза.

– Что бы я ни делала, все мало. Как бы ни лезла из кожи, вы недовольны.

– А ты что хотела? Реабилитация, чтоб ее, – ответила Иоланда без особого сочувствия в голосе. – Пора идти. Ты так дергаешься, потому что у тебя сегодня важная дата? На первую годовщину многие начинают переживать.

– Наверное, – сказала мама. – В последнее время мне слегка неспокойно.

Грейс надеялась, что они еще поговорят на эту тему по дороге на собрание, но на этом все так и закончилось.

Грейс пробиралась к столику с брошюрами и угощением, стоявшему в дальнем конце зала, и размышляла, будет ли сегодня печенье. Протискивалась мимо собравшихся, извинялась направо и налево и неожиданно врезалась в большое инвалидное кресло.

– Вот это да! – сказала она. – Кертис Шенфельд.

– Привет, Грейс.

Разговаривать с ней ему явно не хотелось.

– А где ты был? Мы с мамой уже год ходим на собрания, но я тебя ни разу не видела. Переехали, что ли?

– Где были, там и остались, – сказал он и откатился в сторону.

Сначала Грейс хотела пойти следом и порасспрашивать его, но Кертис явно не желал общаться. Редкостная вонючка, каким был, таким и остался. Поэтому вместо того чтобы ходить за Кертисом, Грейс просто стащила три печенья с арахисовым маслом и устроилась в уголке, ожидая начала собрания – оставалось совсем недолго, они приехали одними из последних.

На этот раз она решила слушать внимательно. Правда, все равно отвлеклась и вспомнила про ведущего, только когда он дошел до четвертого шага программы.

– Четыре. Бесстрашно заглянуть в глубины своей души и составить список недостатков и прегрешений.

У ведущего был низкий ласковый голос – Грейс сразу вспомнила Джесси и загрустила.

– Пять. Признать перед Богом, перед собой и перед другим человеком все свои прегрешения, не скрывая и не утаивая.

Что ж, по крайней мере, мама признала вину.

– Шесть. Приготовиться к тому, что Господь исправит все недостатки.

Может быть, она еще не готова. В конце концов, мама пока что дошла только до пятого этапа.

– Семь. Смиренно попросить Его об исправлении.

Конечно, маму не так легко представить смиренной. С другой стороны, после сегодняшнего разговора с Иоландой она и вправду вела себя иначе.

Наверное, ей просто нужно время. Признать недостаток – еще не значит его исправить. До этого оставалось целых два этапа.

А если проходить за год по четыре шага, то получается…

Тут Грейс отвлеклась от своих размышлений. Ведущий зачитал все традиции и этапы программы, а потом спросил, есть ли на сегодняшнем собрании те, кто продержался первые тридцать дней. И как вы думаете, кто поднял руки? Родители Кертиса Шенфельда! Оба сразу! Вот почему Кертиса не было видно на собраниях целый год!

Грейс тут же отыскала его в толпе, однако Кертис ни на кого не смотрел. Бедняга. Грейс надеялась, что на этот раз его родители продержатся в программе до конца, а не будут срываться, как ее мама. Такого нельзя пожелать даже самому противному вонючке на свете.

Первой на собрании выступала женщина, которая в тот день тоже праздновала годовщину. Только у мамы Грейс прошел всего один год, а у этой дамы – целых одиннадцать.