Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

«Что ты напустился на мальчишку?»

– Да, надо бы посмотреть.

– Какие будут указания к обеду, сэр?

– Сегодня со мной обедают лейтенанты и мистер Сниткер, так что…

«Феб» проваливается между двумя волнами, и восстановить равновесие удается не сразу.

– …Скажи Джонсу, пусть приготовит кур, из тех, что перестали нестись. На моем корабле тунеядцам нет места, хоть бы и пернатым.

Пенхалигон поднимается по трапу на верхнюю палубу. Немедленно ветер хлещет его по лицу и надувает воздухом легкие, будто новенькие кузнечные мехи. Уэц стоит у штурвала и одновременно отчитывает кучку нетвердо держащихся на ногах мичманов, объясняя им, что в дальнем плавании все должны трудиться, а не вола вертеть. Увидев капитана, они отдают честь, а он кричит против ветра:

– Мистер Уэц, что скажете насчет погоды?

– Хорошая новость, сэр, – на западе тучи расходятся; плохая новость – ветер сместился на один румб к северу и задул на пару узлов крепче. Касательно помпы, сэр, мистер О’Локлан мастерит новую цепь, но ему кажется, появилась еще одна течь – крысы прогрызли пороховой погреб со стороны кормы.

«Когда не жрут наши припасы, – думает Пенхалигон, – они жрут мой корабль».

– Скажите боцману, пусть объявит охоту на чертовых тварей. За десять хвостов – добавочную кварту грога.

Уэц чихает, щедро обрызгав стоящих с подветренной стороны мичманов.

– Ребята будут рады размяться.

Пенхалигон идет по качающемуся юту. Ют в непотребном состоянии: Сниткер утверждает, что японские дозорные вряд ли отличат неряшливое голландское торговое судно от британского военного корабля с зачерненными орудийными портами, но капитан Пенхалигон не намерен недооценивать противника. У гакаборта стоит лейтенант Ховелл, а рядом – низложенный бывший управляющий фактории на Дэдзиме. Ховелл, почувствовав приближение капитана, оборачивается и отдает честь.

Сниткер оборачивается и кивает как равному. Он указывает на скалистый островок, резво проплывающий мимо на безопасном расстоянии в четыре-пять сотен ярдов:

– Ториносима.

«Ториносима, капитан », – думает Пенхалигон, однако рассматривает островок. Ториносима – не столько маленький Гибралтар, сколько большая каменюка, заляпанная птичьим пометом, над нею тучей носятся крикливые морские птицы. Со всех сторон – обрывистые уступы, только с подветренной стороны каменистая осыпь, можно было бы рискнуть бросить якорь.

Пенхалигон говорит Ховеллу:

– Спросите нашего гостя, кто-нибудь высаживался тут?

Сниткер отвечает двумя-тремя фразами.

«Что за безобразный язык – голландский, – думает Пенхалигон. – Не то булькает, не то давится».

– Он считает, что нет, сэр. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь пробовал здесь высаживаться.

– Он отвечал подробнее.

– «Только последний олух стал бы рисковать своей посудиной».

– Мистер Ховелл, мои чувства не так легко ранить. На будущее: переводите полностью.

Первый лейтенант смущен.

– Прошу меня извинить, капитан.

– Спросите его, Голландия или какая-нибудь другая страна предъявляет права на Ториносиму?

В ответе Сниткера можно разобрать смешок и слово «сёгун».

– Наш гость, – объясняет Ховелл, – советует обратиться к сёгуну, прежде чем устанавливать британский флаг на этой куче птичьего дерьма.

Далее следуют еще несколько фраз. Ховелл внимательно слушает и пару раз переспрашивает.

– Мистер Сниткер добавил, что Ториносима – это «указательный столб перед воротами Японии», и, если ветер продержится, завтра мы увидим «садовую ограду» – острова Гото, владения даймё Хидзэна; Нагасаки расположен в его провинции.

– Спросите его, Объединенная Ост-Индская компания высаживалась на острова Гото?

На этот вопрос ответ получается более длинным.

– Он говорит, сэр, что капитаны на службе у Компании предпочитали не злить…

«Феб» зарывается носом и снова взлетает вверх на волнах. Собеседники хватаются за планширь.

– …предпочитали не злить уж так откровенно местные власти, сэр, потому что здесь все еще…

Со стороны носа на палубу обрушивается каскад брызг. Мокрый насквозь матрос ругается по-валлийски.

– …все еще живут тайные христиане, поэтому правительственные шпионы…

Мичман с воплем валится вниз по трапу.

– …следят в оба глаза за всем, что происходит на островах. И ни одна лодка с провиантом к ним не сунется, иначе всю команду тут же казнят как контрабандистов, и вместе с семьями.

Ториносима, то скрываясь из виду, то снова показываясь над волнами, мало-помалу тает вдали за кормой по правому борту. Капитан, лейтенант и предатель погружены каждый в свои мысли. Над водой носятся крачки и буревестники. Бьет четвертая склянка первой «собачьей вахты», и матросы, кому заступать на следующую вахту, без промедления выбираются на палубу – по кораблю уже разнеслась весть, что капитан вышел из своей каюты. Сменившиеся спускаются вниз: у них два часа на починку одежды и прочие личные дела.

К югу в небе над горизонтом приоткрывается янтарный прищуренный глаз.

– Гляньте, сэр! – по-детски кричит Ховелл. – Два дельфина!

Пенхалигон видит только вздымающиеся грифельно-серые волны.

– Третий! Красавец! – Ховелл тычет пальцем, хочет еще что-то крикнуть, но обрывает себя. – Ушли.

– Ну, до обеда, – говорит ему Пенхалигон, направляясь прочь.

– Ах, «обед», – по-английски повторяет Сниткер и показывает жестами, будто пьет.

«Боже, дай мне терпения. – Пенхалигон с трудом выдавливает скупую улыбку. – И кофе!»

Казначей выходит из каюты. Он только что занес в расчетную книгу назначенные за сегодняшний день штрафы. От его зудящего голоса и отдающего покойницкой дыхания у Пенхалигона в голове поселяется боль, под стать той, что в ноге. «Хуже нет, чем вести дела с казначеем, – говаривал когда-то, много лет назад, его покровитель капитан Голдинг, – разве только одно: самому быть казначеем. На судне всегда необходим тот, кого все дружно ненавидят. Лучше пусть это будет он, а не ты».

Пенхалигон допивает шершавый осадок. «Кофе обостряет ум, – думает он, – зато разъедает кишки и придает силы моему давнему врагу». С тех пор как они покинули остров Принца Уэльского, стала очевидной неприятная правда: у него начинается второй приступ подагры. Первый случился прошлым летом в Бенгалии. Жара была чудовищная, и боль чудовищная. Две недели он не мог вытерпеть даже легкого прикосновения хлопчатобумажной простыни к ноге. Первый приступ этой болезни можно с шуточками списать на ритуал инициации, но после второго рискуешь заработать прозвище «подагрический капитан» и лишиться всяких надежд на продвижение в Адмиралтействе. «Ховелл, быть может, и подозревает, – думает Пенхалигон, – но высказать свои подозрения вслух не посмеет: на флоте полно первых лейтенантов, не получивших продвижения по службе из-за преждевременной утраты покровителя». Хуже другое – вдруг Ховелл соблазнится и перескочит на корабль другого, резвоногого капитана, а Пенхалигон лишится своего лучшего офицера и в будущем – капитана, который был бы у него в долгу. Второй лейтенант Абель Рен, с хорошими связями благодаря женитьбе на беспощадной дочке коммодора Джоя, радостно облизнется на внезапно открывшуюся вакансию.