Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

В соседней комнате мужчина рычит:

– O, o, Mijn God, Mijn God! [24]  О, о, Бог мой, Бог мой! (голл.)

Мельхиор ван Клеф; Якоб краснеет и надеется, что его девушка не проснется.

«Ханжеское смущение наутро, – признается он мысленно, – это свойство лицемера».

Возле футона лежит на листке бумаги использованный презерватив из козьей кишки.

«Этот предмет отвратителен, – думает Якоб. – Да и я тоже»…

Якоб думает об Анне. Он обязан вернуть ей слово.

«Она добрая и честная, и заслуживает по-настоящему верного мужа», – самоотверженно думает Якоб.

Нетрудно себе представить, как обрадуется ее отец, получив такое известие.

«Быть может, она и сама давно уже вернула данное мне слово…»

В этом году корабль из Батавии не пришел – значит, нет и писем из дома, не будет и торгового сезона…

На улице продавец воды выкликает:

– О-мииидзу, о-мииидзу, о-мииидзу! [25]  Вода, вода, вода! (яп.)

…а значит, фактории на Дэдзиме грозит банкротство.

Мельхиор ван Клеф достигает финала:

– ООО ООО оОоОоОо ооо …

«Не просыпайся, – заклинает спящую Якоб. – Только не просыпайся…»

Ее зовут Цукинами – «Лунная волна». Якобу понравилась ее застенчивость.

«Хотя и застенчивость, – подозревает он, – можно нанести на себя, как пудру и румяна».

Когда они остались одни, Цукинами похвалила его знание японского.

Он надеется, что был не слишком ей противен. Она сказала, что его глаза «как украшение».

И попросила позволения отрезать прядь его медно-рыжих волос на память.

Ван Клеф, получив разрядку, хохочет, как пират, на глазах у которого соперника растерзали акулы.

«И это – жизнь Орито, если верить свитку?» – с содроганием думает Якоб.

Неумолимо ворочаются жернова его совести.

Колокол в храме Рюгадзи объявляет час Кролика. Якоб натягивает штаны и рубашку, пьет, набрав в ладонь воды из кувшина, умывается и открывает окно. Вид перед ним – хоть бы самому вице-королю впору: Нагасаки раскинулся уступами, переулками, изогнутыми кровлями, охряными и угольными оттенками. Далеко внизу виднеется похожая на ковчег городская управа, за ней – Дэдзима, и еще дальше – неопрятное море…

Подчиняясь внезапному хулиганскому порыву, Якоб выбирается на крышу.

Черепица под босыми ногами еще прохладная после ночи; на коньке крыши – резное изображение карпа, за него можно ухватиться.

Суббота, восемнадцатое октября тысяча восьмисотого года, безветренна и пронизана синевой.

В рассветном тумане носятся скворцы; Якоб мечтает улететь вслед за ними, словно дитя из сказки.

«Или пусть мои круглые глаза станут миндалевидными, как у кочевников…»

От запада к востоку небо разворачивает облачный атлас.

«…Розовая кожа сделается тускло-золотой, дурацкие волосы – сдержанно-черными…»

Грохот ассенизационной телеги в переулке грозит оторвать его от мечтаний.

«…А неуклюжее тело – стройным и гибким».

По одной из главных улиц движется процессия из восьми лошадей в цветах какого-то знатного рода. Гулко разносится стук копыт.

«Далеко ли я убегу по улицам города, если даже накину на голову капюшон?»

…Рисовые поля на склонах, над ними – складчатые горы.

«До княжества Кёга точно не добегу», – думает Якоб.

Внизу кто-то отодвигает ставни.

Якоб ждет приказа вернуться в дом от какого-нибудь обеспокоенного должностного лица.

– Ну как, доблестный рыцарь де Зут, – голый волосатый ван Клеф сверкает зубами в ухмылке, – нашли вчера золотое руно?

– Это не…

«Не делает мне чести», – думает Якоб.

– Что случилось, то и случилось, минеер.

– Да ладно! Послушайте только нашего отца Кальвина!

Ван Клеф надевает штаны и вылезает в окно к Якобу. В руке у него кувшин с пивом. Он не пьян, – по крайней мере, на это надеется Якоб, – но и не вполне трезв.

– Поймите вы, Отец наш небесный создал вас по своему образу и подобию – вас всего, включая и то, что ниже пояса. Скажете, я не прав?

– Господь и в самом деле нас создал, но в Священном Писании ясно говорится…

– Ах, законный-посконный брак, да-да, в Европе это прекрасно, а здесь… – Ван Клеф жестом дирижера обводит Нагасаки. – Приходится импровизировать! Целибат – это для вегетарианцев. Я вам говорю медицинский факт: если слишком долго оставлять свои помидоры без внимания, они ссохнутся и отвалятся, и какое тогда…

– Это не медицинский факт. – Якоб сдерживает улыбку.

– И какое тогда будущее ждет блудного сына на острове Валхерен?

Ван Клеф делает хороший глоток из кувшина и утирает бороду.

– Холостячество и смерть без наследника! Крючкотворы слетятся на ваше имение, как воронье к виселице! Этот славный дом, – он хлопает ладонью по черепице, – никакая не пучина греха, а целебный источник, питающий будущие урожаи. Вы же воспользовались доспехами, которые нам так настоятельно рекомендовал Маринус? Да что я, забыл, с кем говорю! Конечно воспользовались.

Из глубины комнаты на них смотрит девушка ван Клефа.

Якоб пытается представить себе глаза Орито.

– На вид – красивенькая бабочка…

Ван Клеф тяжело вздыхает, и Якоб начинает опасаться, что его начальник пьян сильнее, чем казалось. Если свалится с крыши, может и шею сломать.

– …а как развернешь обертку – опять разочарование. Девчонка не виновата, во всем виновата Глория, альбатрос у меня на шее… Но вам-то, юноша, зачем это слушать, ваше сердце еще не разбито…

Управляющий запрокидывает голову, глядя в небо. Легкий ветерок тормошит просыпающийся мир.

– Глория приходилась мне теткой. Сам-то я родился в Батавии, но меня отправили в Амстердам получить образование, какое полагается человеку благородному: научиться болтать на плохой латыни, танцевать, как павлин, и плутовать в карты. Веселье закончилось, когда мне исполнилось двадцать два года и я отправился в обратный путь на Яву вместе с дядей Тео. Дядя Тео приезжал в Голландию, чтобы передать ежегодный липовый отчет генерал-губернатора в правление Ост-Индской компании – в те дни ван Клефы имели хорошие связи, – а также подмазать кого нужно и заодно жениться в четвертый не то в пятый раз. Девиз моего дядюшки был: «Раса – это наше все». Он полдюжины детей наплодил от яванских девиц, но никого из них не признал и постоянно всем объяснял, что Господь не зря создал разные расы, так что нечего их смешивать в одном свинарнике.

Якоб вспоминает приснившегося сына. В гавани китайская джонка разворачивает парус.

– Законные наследники, говорил Тео, должны быть от «общепринятых» матерей – белокожих, розовощеких, нежных цветочков протестантской Европы, а у невест из Батавии, дескать, на ветвях генеалогического древа орангутанги резвятся. Увы, все предыдущие жены у него умирали за пару месяцев жизни на Яве. Болотный воздух нездоровый, видите ли. Но Тео был обаяшка, да еще и богатый, – глядь, и между моей и дядиной каютами на «Энкхёйзене» разместилась новейшая госпожа ван Клеф. «Тетя Глория» была на четыре года меня младше – и втрое моложе гордого новобрачного…