Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Господин, мне… мне дали понять… что численность войск в настоящее время…

Сирояма замечает, что лучше осведомленные советники тревожно обмахиваются веерами.

– …несколько ниже, чем оговоренная указом из Эдо тысяча человек, ваше превосходительство.

– Вы что же, хотите сказать, что в гарнизонах залива Нагасаки не хватает людей?

Дои скрючивается в поклоне, подтверждая, что – да, именно так.

«Ничего, небольшой недобор – дело поправимое», – думает градоправитель.

– Сколько?

– Точные цифры… – Капитан Дои с трудом выталкивает слова. – Шестьдесят семь, ваше превосходительство.

У Сироямы отлегло от сердца. Даже самый ярый его соперник Омацу, с кем он чередуется на посту градоправителя, не сможет представить нехватку шестидесяти семи человек из тысячи как невыполнение должностных обязанностей. «Можно списать их как больных». Но один взгляд на лица советников убеждает градоправителя, что тут какая-то неясность…

…И вдруг ужасная мысль все переворачивает.

– Это же… Вы же не… – Он берет себя в руки. – Всего шестьдесят семь?

Смуглый капитан от волнения не может отвечать.

Камергер Томинэ рявкает:

– Градоправитель задал вам вопрос!

– В Север… – Дои задыхается и вынужден начать сначала. – В Северном гарнизоне тридцать стражников, и в Южном – тридцать семь. Это все, ваше превосходительство.

За лицом градоправителя пристально наблюдают советники…

«Шестьдесят семь солдат, – повторяет он про себя роковое число, – вместо тысячи».

…Циничные, честолюбивые, ужаснувшиеся сторонники Сироямы, ставленники Омацу…

«Кое-кто из вас, пиявки, знал, – думает Сирояма, – и ни словом не обмолвился».

Дои так и застыл, скорчившись, словно осужденный, который ждет, когда меч обрушится на его шею.

«Омацу наверняка свалил бы всю вину на того, кто принес дурные вести…» У Сироямы тоже сильное искушение сорвать на нем злость.

– Капитан, подождите за дверями. Благодарю, что выполнили свой долг столь своевременно… И с такой точностью.

Дои косится на Томинэ, проверяя, не ослышался ли он, кланяется и уходит.

Никто из советников не решается первым нарушить потрясенную тишину.

«Обвинить во всем даймё Хидзэна, – думает Сирояма. – Он поставляет людей».

Нет; враги градоправителя вмиг изобразят его трусом, который уклоняется от ответственности.

«Сослаться на то, что береговые гарнизоны уже много лет недоукомплектованы».

Тогда получится, что он знал о нехватке людей и ничего не сделал.

«Оправдываться тем, что ни один японский подданный не пострадал из-за этой нехватки».

Приказ Первого сёгуна, приравненного к божеству, не выполнен – это непростительное преступление.

– Камергер Томинэ, – говорит Сирояма, – вы знакомы с распоряжением касательно обороны в свете политики самоизоляции империи.

– Знать такие вещи – мой долг, ваше превосходительство.

– В случае, если в город без разрешения прибудут иностранцы, что должен делать чиновник наивысшего ранга?

– Отказываться от любых переговоров, ваше превосходительство, а иностранцев отправить восвояси. Если они попросят провианта, можно выдать минимальное количество, но не брать никакой платы, чтобы иностранцы не могли впоследствии ссылаться на это как на торговый прецедент.

– А если иностранцы совершат акт агрессии?

Веера в руках советников замирают.

– Градоправитель или даймё должен захватить иностранцев в плен, ваше превосходительство, и задержать до получения приказов из Эдо.

«Захватить военный корабль в полном вооружении, – думает Сирояма, – силами шестидесяти семи человек?»

В этом зале градоправителю доводилось выносить приговор контрабандистам, разбойникам, насильникам…

…убийцам, карманникам и тайным христианам с островов Гото.

А теперь Судьба гнусавым голосом камергера приговорила его самого.

«Сёгун посадит меня в тюрьму за вопиющее пренебрежение своими прямыми обязанностями».

Его семью в Эдо лишат имени и самурайского ранга.

«Кавасэми, бесценная моя Кавасэми, должна будет вернуться к работе в чайных домах…»

Его сын, его чудесный мальчик, будет зарабатывать на жизнь, прислуживая сводникам.

«Если только я не признаю свою вину и не спасу честь семьи…»

Он обводит взглядом советников, но никто из них не решается посмотреть в глаза осужденному.

«…распоров себе живот, прежде чем из Эдо придет приказ о моем аресте».

Сзади раздается негромкое покашливание.

– Позволено ли мне будет сказать, градоправитель?

– Хорошо бы кто-нибудь что-нибудь сказал, господин настоятель.

– Княжество Кёга – скорее духовная твердыня, нежели военная, но зато она совсем близко. Если я сейчас же отправлю гонца, смогу за три дня призвать в Нагасаки двести пятьдесят человек из Касимы и Исахаи.

«Этот удивительный человек, – думает Сирояма, – неразрывно связан с моей жизнью и моей смертью».

– Призовите их, господин настоятель, именем сёгуна.

Перед градоправителем забрезжил проблеск надежды. «Если я захвачу враждебный иностранный корабль, такой подвиг, может быть – может быть! – затмит менее значительный проступок».

Он оборачивается к приставу:

– Отправьте всадников к даймё Хидзэна, Тикуго и Хиго с приказом от имени сёгуна, чтобы срочно выслали по пятьсот вооруженных воинов. Никаких проволочек, никаких отговорок. Империя находится в состоянии войны.

Джону Пенхалигону снятся заплесневелые занавеси и лунные леса, а проснувшись, он видит возле кровати сына.

– Тристингл, милый мой мальчик! Такие ужасные сны мне снились… Приснилось, будто бы ты погиб на «Бленхейме» и… – Пенхалигон вздыхает. – И будто я даже забыл твое лицо. Волосы только помнил…

– Мои волосы не забудешь, па, – улыбается красивый мальчишка. – Эту неопалимую купину!

– Во сне мне иногда снилось, что ты все еще жив. Просыпаться было… так горько.

– Да ну! – Он смеется, совсем как смеялась Мередит. – Разве это рука призрака?

Джон Пенхалигон сжимает теплую руку сына и тут замечает капитанские эполеты.

– Отец, мой «Фаэтон» прислали на подмогу твоему «Фебу». Вместе мы расколем этот орешек!

– Линейные корабли загребают себе всю славу, – сказал бы наставник Пенхалигона, капитан Голдинг, – но трофеи достаются фрегатам!

– Никакой трофей не сравнится с гаванями и рынками Востока, – соглашается Тристрам.

– Кровяная колбаса, яичница и гренки – буду, мой мальчик, отлично!

«Почему я отвечаю на незаданный вопрос?» – удивляется Пенхалигон.

– Я скажу Джонсу. – Тристрам идет к двери. – Заодно принесу свежий номер лондонской «Таймс».