Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Оставил или нет… – Гроте цыкает зубом. – Распоряжения надо чем-то подкреплять, а до Швеции отсюда – как до Сатурна, ага? Компания из жалости заботится о бастардах своих служащих, но из Нагасаки их не выпускают без специального пропуска, и все в их жизни делается по разрешению городской управы – и женитьба, и всякое прочее. Девушки зарабатывают неплохо, пока не подурнеют; сводники их зовут «кораллы Мураямы». А мальчишкам сложнее. Тунберг-младший, говорят, разводит золотых рыбок, а скоро будет разводить червей, тут уж без ошибки.

Со стороны больницы подходят Маринус и пожилой японец.

Якоб его узнал – это доктор Маэно, которого он видел в Гильдии переводчиков.

Сюнске Тунберг наконец перестал заходиться кашлем.

«Надо было ему помочь», – думает Якоб.

– Этот бедняга говорит по-голландски?

– Не, когда его папаша уплыл, он еще был грудным младенцем.

– А мать? Видимо, куртизанка?

– Давно умерла. Прощенья просим, господин де З., нас на таможне три дюжины кур дожидаются, надо их проверить перед погрузкой на «Шенандоа», а то в прошлом году половина их были полудохлые, половина – совсем дохлые, а три вообще оказались голубями. Поставщик заявил, что это «редкая японская порода».

– Червей разводить! – Барт внезапно разражается хохотом. – Гроте, я только сейчас вкурил!

В мешке у Барта что-то брыкается, и Гроте явно торопится уйти.

– Ну давай, ноги в руки – и пошли!

Они удаляются быстрым шагом.

Якоб смотрит, как Сюнске Тунбергу помогают дойти до больницы.

В низко нависшем небе черными зарубками виднеются птицы. Осень набирает силу.

По лестнице, ведущей к квартире управляющего, навстречу Якобу спускается Огава Мимасаку – отец Огавы Удзаэмона.

– Добрый день, переводчик Огава. – Якоб отступает в сторону.

Старик прячет руки в рукавах.

– Господин де Зут…

– Я уже, наверное… четвертый день не вижу младшего господина Огаву.

Лицо Огавы Мимасаку еще надменней, чем у его сына.

Возле уха у него расползается чернильного цвета родимое пятно.

– Мой сын, – говорит переводчик, – сейчас очень занят не на Дэдзима.

– Вы не знаете, когда он вернется?

– Не знаю.

В голосе слышится отповедь, и это явно намеренно.

«Неужели вам стало известно, о чем я просил вашего сына?» – гадает Якоб.

От таможни доносится возмущенное кудахтанье.

«Неосторожно брошенный камень, – размышляет Якоб, – может вызвать лавину».

– Я беспокоился, вдруг он заболел или… или нездоров.

Слуги Огавы Мимасаку неодобрительно смотрят на голландца.

– Он здоров, – отвечает старик. – Я передать, что вы любезно справляться о нем. Хорошего дня.

– А я тут… – Ворстенбос любуется раздутой тростниковой жабой в банке со спиртом, – наслаждаюсь беседой с переводчиком Кобаяси.

Якоб растерянно озирается, не сразу сообразив, что управляющий имеет в виду жабу.

– Простите, минеер, я сегодня оставил свое чувство юмора поспать подольше.

– Зато, как вижу, – Ворстенбос глядит на саквояж, – свой отчет вы не забыли.

«Уже „свой“, а не „наш“, – думает Якоб. – Что скрывается за этой переменой?»

– Общий смысл вы уже знаете, минеер, по нашим регулярным беседам…

– Закону требуется не «общий смысл», а подробности. – Управляющий протягивает руку за черной тетрадью. – Подробности порождают факты, а факты, если их правильно подать, становятся убийцами.

Якоб вручает управляющему итог долгого труда.

Ворстенбос взвешивает отчет в руке.

– Простите, минеер, любопытно было бы узнать…

– Да-да, какую должность вам предстоит занимать в наступающем году. Погодите, юноша, узнаете за ужином, как и все. Квота на медь была предпоследней необходимой частью моих планов на будущее, а это, – он поднимает повыше черную тетрадь, – последнее, чего еще недоставало.

До вечера Якоб работает в канцелярии: они с Ауэхандом переписывают для архива документы на груз за нынешний торговый сезон. Петеру Фишеру не сидится на месте – он все ходит туда-сюда, излучая еще бóльшую враждебность, чем обычно.

– Значит, уверен, что место начальника канцелярии, считай, у вас в кармане, – говорит Ауэханд.

Дождь льет не переставая; в кои-то веки стало прохладно, и Якоб решает искупаться перед ужином. В пристройке возле гильдейской кухни устроена небольшая банька. Воду греют в котлах, подвешивая их на торчащие из каменной стены крюки с медным покрытием. По традиции старшие переводчики пользуются купальней как своей, хотя Компания платит за уголь и дрова по заоблачным ценам. Якоб раздевается в предбаннике и, пригнувшись, забирается в наполненную паром комнатку чуть побольше чулана. Пахнет древесиной кедра. Влажный жар наполняет легкие и очищает поры лица. Фонарь «летучая мышь» дает довольно света, чтобы узнать Кона Туми, отмокающего в бадье, – их здесь всего две.

– Точно, я не ошибся, – говорит ирландец по-английски, – мои ноздри учуяли серную вонь Жана Кальвина.

– Смотрите-ка, – Якоб поливает себя теплой водицей из ковшика, – еретик-папист снова раньше всех поспел в купальню. Работы не хватает?

– Работой меня тайфун обеспечил. А вот дневной свет закончился.

Якоб трет свою кожу комком парусины.

– Где ваш соглядатай?

– Я его притопил своим толстым задом. А где ваш Хандзабуро?

– Набивает себе брюхо в гильдейской кухне.

– Ну, пускай откармливается, пока можно, раз на той неделе «Шенандоа» уходит. – Туми погружается в воду по самый подбородок, словно дюгонь. – Еще годик – и моя пятилетняя служба закончена…

– Вы твердо решили, – Якоб отворачивается, чтобы вымыть у себя в паху, – что поедете домой?

Слышно, как переговариваются повара в Гильдии переводчиков.

– Я так думаю, начинать новое лучше в Новом Свете.

Якоб снимает с купальной бадьи деревянную крышку.

– Лейси говорит, – продолжает Туми, – к западу от Луизианы индейцев основательно вычистили…

Тепло проникает в каждую мышцу, каждую косточку Якоба.

– …И кто не боится тяжелой работы, тот без работы не останется. Поселенцам требуются фургоны в дорогу, а когда доберутся до места – нужно строить дома. Лейси считает, я могу добраться от Батавии до Чарльстона бесплатно, если наймусь на корабль плотником. На войну меня не тянет. Еще загребут сражаться за англичан… А вы бы вернулись в Голландию по нынешней погоде?

– Не знаю. – Якоб представляет себе залитое дождем окно и в нем – лицо Анны. – Не знаю.

– Станете кофейным королем, заведете себе плантацию где-нибудь в Бёйтензорге, или князем купцов с новенькими пакгаузами по обоим берегам Чиливунга.

– Не настолько я нажился на ртути, Кон Туми.

– Да, но если советник Унико Ворстенбос потянет для вас за нужные ниточки…