Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Ах он! Славный Клаас давным-давно преобразовался в компост.

Надвигающийся тайфун завывает, словно тысяча волков. На чердаке зажжена лампа.

– Побегу-ка я к себе, в Высокий дом, – говорит Якоб, – пока еще можно.

– Дай бог, чтобы к утру он остался таким же высоким.

Якоб открывает дверь на улицу, а ветер тут же ее захлопывает с такой силой, что секретаря отбрасывает назад. Выглянув наружу, Якоб с доктором видят, как по Длинной улице катится бочонок и возле Садового дома разбивается в щепу.

– Лучше укройтесь у нас наверху, – приглашает Маринус, – пока не утихнет.

– Не хочется быть незваным гостем, – отвечает Якоб. – Вы посторонних не жалуете.

– Какая польза будет моим студиозусам от вашего трупа, если вы разделите судьбу того злосчастного бочонка? Поднимайтесь первым, не то, если я свалюсь, изувечимся оба…

Шипящая лампа озаряет сокровища, что хранятся у Маринуса на книжных полках. Якоб, вывернув шею, вглядывается в названия: Novum Organum Фрэнсиса Бэкона, Versuch die Metamorphose der Pflanzen zu erklären Гёте, «Тысяча и одна ночь» в переводе Антуана Галлана.

– Печатное слово – это пища, – говорит Маринус. – А вы, Домбуржец, изголодались, как вижу.

«Система природы» Жан-Батиста Мирабо – как известно каждому племяннику пастора в Голландии, это псевдоним атеиста барона Гольбаха; и Вольтеров «Кандид, или Оптимизм».

– Тут хватит ереси, чтобы сокрушить ребра инквизитору, – замечает Маринус.

Якоб ничего не отвечает. На глаза ему попадаются Philosophiae Naturalis Principia Mathematica Ньютона, «Сатиры» Ювенала, Дантов «Ад» в оригинале – на итальянском – и Cosmotheorus их с Маринусом соотечественника, Христиана Гюйгенса. И это всего одна полка из двадцати, а то и тридцати, во всю ширину чердака. На письменном столе лежит объемистый том ин-фолио: «Остеография» Уильяма Чеселдена.

– Смотрите, кто вас тут ждет, – говорит доктор.

Якоб рассматривает подробности рисунка, и дьявол пробуждает в его душе семя сомнений.

«Что, эта машина из костей и есть человек?»

Ветер лупит по стенам, как будто на улице уже валятся деревья.

…«А Божественная любовь – не более чем способ создавать новые, младенческие костяные машины?»

Якоб вспоминает вопросы настоятеля Эномото при их единственной встрече.

– Доктор, вы верите в существование души?

Он ждет от Маринуса мудреного и загадочного ответа.

– Да.

– Так где же она помещается? – Якоб указывает на кощунственно-благочестивый скелет.

– Душа – не существительное. – Доктор насаживает зажженную свечу на металлический штырь. – Она глагол.

Элатту приносит два кувшина горького пива и сладкие сушеные фиги…

Якоб уверен, что если ветер задует еще бешеней, непременно сорвет кровлю; ветер ярится пуще, но кровля пока на месте. Стропила и балки скрипят и трясутся, словно ветряная мельница на полном ходу. «Ужасная ночь, – думает Якоб, – но даже ужас приедается, когда становится однообразным». Элатту штопает носок, а доктор пустился в воспоминания о том, как ездил в Эдо с покойным Хеммеем, управляющим, и ван Клефом, в то время начальником канцелярии.

– Они сетовали, что ни одно здание здесь не сравнится с собором Святого Петра или Парижской Богоматери, но японский гений проявляется в прокладке дорог. Дорога Токайдо – Восточный Приморский тракт – идет от Осаки до Эдо, так сказать от брюха Империи к голове, и, уверяю вас, не знает себе равных на всей земле, ни в современности, ни в Античности. Эта дорога сама по себе – целый город, пятнадцати футов в ширину, зато трехсот немецких миль в длину, прекрасно осушена и поддерживается в идеальном состоянии. Ее обслуживают пятьдесят три станции, где путешественники могут нанять носильщиков, переменить лошадей и переночевать – или же всю ночь предаваться разгулу. И знаете, в чем самая простая и разумная радость? Все путники и повозки движутся по левой стороне, поэтому здесь неведомы бесконечные столкновения экипажей, дорожные стычки и свары, которые так часто закупоривают крупнейшие транспортные артерии Европы. На менее оживленных участках дороги я сильно огорчал сопровождающих нас инспекторов, когда то и дело вылезал из паланкина и собирал образцы растений по обочинам. Нашел для своей книги Flora Japonica больше тридцати новых видов, не замеченных Тунбергом и Кемпфером. А в конце пути ждет Эдо.

– Который видели… сколько? Дюжина ныне живущих европейцев?

– Меньше. Если за три года захватите должность начальника канцелярии, увидите и вы.

«Через три года меня здесь уже не будет», – надеется Якоб и вдруг с тяжелым сердцем вспоминает Орито.

Элатту щелчком ножниц обрезает нитку. Отделенное от них всего лишь одной улицей и стеной, беснуется море.

– Эдо – миллион жителей, втиснутых в прямоугольную сетку улиц. Улицы тянутся, сколько хватает глаз. Эдо – оглушительный стук деревянных сандалий и вальков, которыми отбивают полотняную одежду, крики, лай, вопли, шепоты. Эдо – свод всевозможных человеческих надобностей и в то же время средство все их обеспечить. Каждый даймё обязан содержать дом в Эдо – для главной жены и наследника. Иногда такое жилище само по себе – целый город, обнесенный стенами. Большой мост в Эдо, от которого ведут отсчет все дороги в Японии, составляет в ширину двести шагов. Если бы я мог влезть в шкуру японца и побродить по этому лабиринту! Но, конечно, нас с Хеммеем и ван Клефом не выпускали с постоялого двора – «для нашей же безопасности», пока не настал назначенный день встречи с сёгуном. Единственное противоядие от скуки – непрерывный поток гостей, ученых и просто любопытствующих, особенно тех, что приносили с собой растения, луковицы и семена.

– О чем вас расспрашивали?

– Задавали вопросы о медицине – и глубокие, и совсем детские: «Электричество – это жидкость?»; «Иностранцы носят сапоги, потому что у них нет щиколоток?»; «Верно ли, что для всякого действительного числа φ , согласно формуле Эйлера, комплексная экспоненциальная функция удовлетворяет равенству e iφ = cos φ + + i sin φ ?»; «Как построить монгольфьер?»; «Можно ли удалить пораженную раковой опухолью грудь так, чтобы пациентка осталась жива?»; и однажды: «Поскольку Япония не затонула во время Ноева потопа, можно ли заключить, что она расположена выше других стран?» Переводчики, чиновники и владелец постоялого двора брали деньги за то, чтобы пускать посетителей к Дельфийскому оракулу, но, как я уже давал понять раньше…

Дом содрогается, как при землетрясении; стропила визжат и воют.

– Я нахожу некоторое удовлетворение в беспомощности своих ближних.