Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– И снова отлично сказано! – одобряет Фишер. – С вашего позволения, минеер.

Маринус сводит вместе большие пальцы.

– Сьяко утверждает, что он ни на кого не нападал. На него напали.

Фишер откидывается на спинку стула и громко произносит, обращаясь к люстре:

– Пфа!

– Сьяко говорит, что двое белых хозяев набросились на него без всякого повода.

– Этот головорез – распоследний врун, – заявляет Фишер.

– Все чернокожие врут, как гуси срут. – Лейси открывает табакерку.

– С чего бы Сьяко, – Маринус вынимает трубку изо рта и ставит на специальную подставку, – на вас нападать?

– Дикарям не нужны причины! – Фишер сплевывает в плевательницу. – Такие, как вы, доктор Маринус, на своих заседаниях кивают с умным видом, слушая, как «образованный негр» в парике и жилете вещает об «истинной плате за сахар в вашей чашке чая». Я же вырос не в шведском садике, а в джунглях Суринама и видел негров в их природной среде. Заработайте себе сперва такую штуку… – Он расстегивает ворот рубашки, показывая шрам длиной в три дюйма чуть повыше ключицы. – А потом уже рассказывайте, что у дикаря тоже есть душа, потому что он способен, как попугай, протараторить «Отче наш».

Лейси с уважением разглядывает отметину.

– Как это вы обзавелись таким сувениром?

– Когда я выздоравливал на плантации «Доброе согласие», – отвечает Фишер, злобно глядя на доктора, – это на реке Коммевейне, два дня пути вверх по течению от Парамарибо, нашему отряду поручили очистить местность от беглых рабов. Они сбивались в шайки и разбойничали. Колонисты называли их мятежниками, а я их зову скотами. Мы сожгли несколько их логовищ и полей, где выращивали ямс, но тут наступил засушливый сезон, а в это время там настоящая адская дыра. Моих людей не обошли стороной бери-бери и стригущий лишай. Черные рабы на плантации сообщили бунтовщикам о нашей слабости, и те на третий день на рассвете пошли на приступ. Мерзавцы сотнями лезли, как гадюки, из пересохшего болота, сыпались с деревьев… Мы доблестно сражались, мушкетами, штыками и просто голыми руками, но, получив удар дубиной по голове, я потерял сознание. Прошло, должно быть, несколько часов. Очнулся я связанным по рукам и ногам. Челюсть у меня была… как это вы выражаетесь? Подвывихнута. Я лежал вместе с другими ранеными в гостиной Большого дома на плантации. Некоторые молили о пощаде, но неграм неведомо, что это такое. Пришел вожак рабов и велел своим мясникам вырезать сердца пленников для пира по случаю победы. Они выполнили приказ. – Фишер покачивает ячменный напиток в стакане. – Медленно, а жертвы были еще живы.

– Какое зверство! – говорит ван Клеф. – Уму непостижимо!

Ворстенбос отправляет Филандера и Веха принести несколько бутылок рейнского.

– Мои несчастные товарищи, швейцарец Фуржо, Дежонетт и мой близкий друг, Том Исберг, перенесли крестные муки. До самой смерти я буду слышать их крики и хохот чернокожих. Они сложили сердца в ночной горшок, совсем рядом с тем местом, где я лежал. В комнате воняло, как на скотобойне, а в воздухе было черно от мух. Когда пришла моя очередь, уже стемнело. Я был предпоследним. Меня швырнули на стол. Несмотря на страх, я притворился мертвым и молил Бога, чтобы Он побыстрее забрал мою душу. Тут один истязатель сказал: «Сонцо спатки ушел. Те две псы заутра сделам». Он имел в виду, что солнце уже заходит и следует оставить последних двух «псов» на завтрашнее утро. Начали бить в барабаны, пошел пир и всяческий разврат. Мясники не хотели пропустить веселье. Один палач пригвоздил меня к столу штыком, как бабочку на булавку, и меня бросили без присмотра.

Мошкара кружит возле люстры, словно зловещий нимб.

На лезвии ножа, которым Якоб намазывал масло, сидит ящерка цвета ржавчины.

– Я молил Бога, чтобы дал мне силы. Повернув голову, ухватил штык зубами и понемногу расшатал его. Я потерял много крови, но все равно не сдавался. Так я завоевал свободу. Под столом лежал последний оставшийся в живых из моего отряда: Йоссе, он был зеландец, как де Зут…

«Ну-ну, – думает Якоб. – Какое замечательное совпадение».

– Увы, Йоссе был трусом. Сперва он и пошевелиться не смел, но в конце концов мои доводы победили его страх. Мы выбрались из дома под покровом тьмы и оставили плантацию далеко позади. Семь дней мы пробирались через проклятые заросли. Без оружия, а из еды – только черви, что завелись в гноящихся ранах. Йоссе все время просил, чтобы я позволил ему умереть. Но честь заставляла меня бороться за жизнь слабого зеландца. Наконец Божьей милостью мы добрались до форта Соммельсдейк в месте слияния Коттики и Коммевейне. Мы были чуть живы. Командир позже признался мне, что думал, мы умрем в ближайшие часы. Я ему сказал: «Не надо недооценивать пруссаков». Губернатор Суринама вручил мне медаль, и через полтора месяца я привел в «Доброе согласие» две сотни солдат. Скоты получили по заслугам, но я не тот человек, чтобы хвастаться своими подвигами.

Возвращаются Вех и Филандер с бутылками рейнского.

– Весьма поучительная история, – говорит Лейси. – Браво, мистер Фишер, вы отважный человек!

– Пассаж о том, как вы ели червей, был, пожалуй, лишним, – замечает Маринус.

– Доктор мне не верит! – Фишер обращается к начальству. – С прискорбием вынужден заключить, что это из-за его сентиментального отношения к дикарям.

– Доктор не верит… – Маринус разглядывает этикетку на бутылке. – Потому что это естественная реакция на хвастливое вранье.

– Я даже не буду отвечать на ваши обвинения, – возражает Фишер. – Это ниже моего достоинства.

Якоб обнаруживает у себя на руке цепочку комариных укусов.

– Быть может, в некоторых отдельных случаях рабство несправедливо, – говорит ван Клеф. – Но нельзя отрицать, что на нем держатся все великие империи.

– Тогда пусть черт заберет все великие империи. – Маринус ввинчивает в пробку штопор.

– Какое удивительное высказывание из уст колониального служащего! – усмехается Лейси.

– Поразительное, – соглашается с ним Фишер. – Чтобы не сказать – якобинское!

– Я не «колониальный служащий». Я врач, ученый и путешественник.

– Вы охотитесь за богатством, – говорит Лейси, – пользуясь поддержкой Голландской империи.

– Мои сокровища относятся к области ботаники. – Пробка выскакивает из бутылки. – Охоту за богатством я предоставляю вам.

– Очень просвещенно и вполне во французском стиле. Кстати, эта нация в полной мере испытала на себе, чем грозит отмена рабства. Пожар анархии охватил весь Карибский бассейн. Плантации разграблялись, людей вешали на деревьях десятками, и к тому времени, как Париж вновь заковал чернокожих в цепи, Эспаньола была потеряна.

– Однако Британская империя приветствует отмену рабства, – произносит Якоб.