Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Дорогая матушка!

Клены пылают осенними красками, и полная луна плывет в небесах, подобно светильнику, точно так, как описано в «Озаренном луною замке». Кажется, так давно был сезон дождей, когда слуга господина настоятеля доставил мне ваше письмо. Оно лежит передо мной на столе моего мужа. Да! Кояма Синго взял меня в жены в благоприятный тринадцатый день Седьмого месяца, в храме Симогамо, и нам как новобрачным отвели две задние комнаты в мастерской по изготовлению поясов-оби «Белый журавль» на улице Имадэгава. После церемонии свадьбу праздновали в очень известном чайном домике. Угощение оплатили совместно семьи Уэда и Кояма. У некоторых моих подруг мужья, заполучив невесту в жены, превращались в злобных демонов, но Синго по-прежнему добр ко мне. Конечно, замужняя жизнь – не увеселительная прогулка на лодках, как вы мне и говорили в письме три года назад. Хорошая жена не ложится спать раньше мужа и не должна нежиться в постели, когда он уже встал, да и так дня не хватает! Пока дела в мастерской только-только налаживаются, мы стараемся тратить поменьше, держим всего одну служанку, и муж привел из отцовской мастерской всего двух подмастерьев. Но я счастлива сообщить, что у нас уже появились постоянные заказчики из двух семей, имеющих связи при императорском дворе. Одна семья в родстве с Коноэ…

Здесь письмо обрывается. У Орито голова идет кругом. «Неужели все новогодние письма написаны монахами?» Но это бессмысленно! Пришлось бы поддерживать вымышленную переписку с десятками детей, и все равно, как только матери выйдут из монастыря и вернутся в Нижний мир, обман раскроется. Зачем такие ухищрения? «А затем! – Двойной светильник мерцает всезнающими глазками Толстой Крысы. – Дети не могут присылать новогодние письма из Нижнего мира, потому что они вовсе и не попадают в Нижний мир». Тени Скриптория исподтишка наблюдают, как Орито осознает неизбежный вывод. Над носиком чайника поднимается пар. Толстая Крыса ждет.

– Нет! – говорит ей Орито.

«Нет! Незачем убивать детей. Если бы Дары не были нужны ордену, мастер Судзаку давал бы сестрам настойки на травах, вызывающие выкидыш».

Толстая Крыса насмешливо спрашивает, как иначе объяснить лежащее на столе письмо. Орито хватается за первый правдоподобный ответ, который приходит в голову: «Дочь сестры Хацунэ умерла от болезни или из-за несчастного случая». Должно быть, монахи продолжают присылать новогодние письма, чтобы сестра не горевала о своей потере.

Толстая Крыса, дернув носом, исчезает.

Дверь, через которую вошла Орито, начинает открываться.

Мужской голос произносит:

– После вас, учитель…

Орито бросается к другой двери. Та, как во сне, одновременно близко и далеко.

– Удивительно, – слышится голос мастера Тимэи, – по ночам намного лучше сочиняется…

Орито отодвигает дверь на три, четыре ширины ладони.

– …Но я рад твоему обществу в этот негостеприимный час, милый юноша.

Орито переступает порог и задвигает за собой дверь в то самое мгновение, когда мастер Тимэи входит в освещенный круг. За спиной Орито – короткий, холодный и темный коридор к покоям мастера Гэнму.

– История должна развиваться, – наставительно изрекает мастер Тимэи, – а средство к развитию – всяческие несчастья. Полное довольство ведет к застою. И потому в историю барышни Норико для сестры Хацунэ мы добавим семена умеренных бедствий. Влюбленные пташки должны страдать. То ли от внешних причин – ограбления, пожара, болезни, – а еще лучше – из-за собственной слабохарактерности. Может, молодому Синго наскучит неизменная преданность жены, или Норико своей ревностью к новой служанке доведет Синго до того, что он и впрямь залезет на эту девицу. Приемы мастерства, понимаешь? Рассказчики – не жрецы, которые общаются с потусторонним миром, они ремесленники, вроде тех, что пекут пампушки, только дело у них идет медленнее. Итак, за работу, милый юноша, пока в светильнике не закончилось масло…

Орито бесшумной тенью скользит по коридору к покоям мастера Гэнму, держась поближе к стене в надежде, что здесь половицы не так скрипят. У двери она прислушивается, затаив дыхание, но ничего не слышит. Приоткрывает дверь на щелочку…

В комнате пусто и темно. Черные прямоугольники в каждой стене обозначают двери.

На полу посреди комнаты лежит что-то, похожее на груду тряпья.

Орито сует в нее руку и натыкается на теплую человеческую ступню.

У Орито чуть не останавливается сердце. Ступня отдергивается. Кто-то ворочается под одеялом.

Мастер Гэнму бормочет сквозь сон:

– Лежи тихо, Мабороси, а не то…

Он не заканчивает угрозу.

Орито замирает, сидя на корточках, не смея дышать и уж тем более спасаться бегством.

Стеганый холмик – послушник Мабороси – чуть-чуть шевелится, коротко всхрапывая.

Орито еще какое-то время не позволяет себе надеяться, что монахи не проснулись.

Отсчитав десять долгих вдохов, она крадется к следующей двери.

Ей кажется, что звук отодвигаемой двери подобен грохоту землетрясения…

Богиня в свете большой жертвенной свечи, вырезанная из серебристой с чуть заметными крапинками древесины, смотрит на незваную гостью с высоты пьедестала в центре маленькой, роскошно убранной алтарной комнаты. Богиня улыбается. «Не смотри ей в глаза, – нашептывает инстинкт, – иначе она тебя узнает». На одной стене развешаны черные рясы с кроваво-красными шелковыми шнурами; другие стены оклеены бумагой, как в богатых голландских домах, а циновки на полу новые, еще пахнут смолой. Справа и слева от двери в дальней стене нарисованы тушью большие иероглифы. Начертаны они вполне отчетливо, но Орито напрасно всматривается при свете свечи – смысл ускользает. Знакомые знаки изображены в непривычных сочетаниях.

Она ставит свечу на место и открывает дверь в Северный двор.

Богиня с облупившейся краской смотрит на изумленную гостью из центра убогой алтарной комнаты. Орито плохо понимает, где эта комната помещается. Может, здесь и Северного двора-то нет? Она оглядывается назад, на спину и затылок Богини. Та Богиня, что впереди, освещена молитвенной свечой. По сравнению с первой комнатой она постарела, и улыбки нет на губах. «Все равно, не смотри ей в глаза», – приказывает все тот же инстинкт. Чувствуются застарелые запахи соломы, животных и людей. Дощатые стены и полы, как у не слишком зажиточных крестьян. На дальней стене по обеим сторонам от двери – еще сто восемь иероглифов, теперь уже на двенадцати тронутых плесенью свитках. И вновь знаки ускользают от понимания. «Да какая разница! – одергивает себя Орито. – Вперед!»

Она открывает дверь – теперь уж точно на Северный двор…

Богиня в центре третьей алтарной комнаты наполовину сгнила; ее и сравнить невозможно со статуей в Алтарном зале Сестринского дома. Лицо – как у сифилитика в последней стадии, когда лечение ртутью уже не помогает. Одна рука валяется на полу, и при свете сальной свечи видно, как из дыры в черепе статуи выглядывает таракан, шевеля усами. Стены из бамбука и глины, пол соломенный, в воздухе висит сладковатый запах навоза: в целом похоже на хижину самого бедного крестьянина. Орито приходит в голову, что комнаты вырублены прямо в толще Лысого пика; или, может, это были пещеры, а вокруг них за долгие столетия вырос монастырь. «Еще лучше, – думает Орито, – если это – потайной ход, остался в храме от воинственного прошлого». Дальняя стена покрыта какой-то коркой, – возможно, это кровь животных, смешанная с землей, – и на ней побелкой намалеваны все те же нечитаемые знаки. Орито поворачивает криво прибитую щеколду, молясь, чтобы ее догадка оказалась верна…