Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Ей представляется беспомощная растерянность мастера Судзаку, пока крики Яёи обжигают воздух.

«Может, колокол – это хитрость, – думает Орито. – Они нарочно звонят, чтобы заставить тебя вернуться».

Далеко-далеко внизу море Ариакэ блестит в лунном свете…

«То, что сегодня – хитрость, может стать правдой завтра или в ближайшие дни…»

– Свобода Аибагавы Орито, – произносит она вслух, – важнее, чем жизнь Яёи и ее двойняшек.

Так ли это? Нужно обдумать.

– Я отправился в путь с утра пораньше, – рассказывает Сюдзаи. – У статуи Дзидзо-сама на рыночной площади зажег свечу за три сэна , чтобы уберег от беды, и очень скоро порадовался, что принял такую предосторожность. Беда нашла меня у моста Омагори. Дорогу мне загородил капитан сёгунской стражи верхом на коне: он заметил у меня под соломенным плащом ножны и решил проверить, позволяет ли мой ранг носить меч. «Удача не жалует тех, кто носит чужую одежду», поэтому я назвал свое настоящее имя. И счастье, что назвал! Он соскочил с коня, снял шлем и обратился ко мне: «Сэнсэй»; его сын у меня учился, когда я только приехал в Нагасаки. Мы разговорились, и я ему рассказал, что направляюсь в Сагу, на седьмую годовщину смерти моего бывшего учителя. Сказал, в такое путешествие не подобает брать с собой слуг. Капитан застеснялся от такой неуклюжей попытки скрыть мою бедность, поэтому согласился со мной, пожелал удачи и распрощался.

В тренировочном зале четверо учеников занимаются кэндо, со всем усердием отрабатывая воинственные вопли.

Удзаэмон чувствует боль в горле – видно, простудился.

– От Устричного залива – грязной свалки рыбачьих хижин, раковин и гнилых веревок – я повернул на север, к Исахае. Как ты знаешь, местность там низменная, холмистая, и хмурым днем Первого месяца дорога ужасна. На повороте из-за чайного домика с закрытыми ставнями показались четверо грузчиков. Такую свору скалящихся диких псов еще поискать! Каждый держал в корявой руке здоровенную дубину. Они предупредили меня, что на несчастного беззащитного одинокого путника непременно нападут разбойники, и уговаривали нанять их для охраны, иначе не добраться мне до Исахаи невредимым. Я выхватил меч и объяснил им, что не такой уж я несчастный, одинокий и беззащитный. Мои доблестные спасители мигом испарились, и я без дальнейших приключений прибыл в Исахаю. Обошел стороной большие, заметные постоялые дворы и поселился на чердаке у болтливого обжарщика чая. Другую комнату снимал уличный торговец амулетами и талисманами из священных мест – он уверял, что даже из Эдзо.

Удзаэмон чихает в бумажный листок и бросает бумажку в огонь.

Сюдзаи вешает над огнем чайник.

– Я ненавязчиво порасспрашивал хозяина, что ему известно о княжестве Кёга. «Восемьдесят квадратных миль в горах и ни одного порядочного города», кроме Касимы. Господин настоятель получает доход от храмов и собирает рисовый налог в деревнях на побережье, но настоящая сила у него от союзников в Эдо и Мияко. Он настолько уверен в себе, что держит всего два отряда стражи: один – для пущей важности в путешествиях, а другой – в Касиме, чтобы усмирять беспорядки, если вдруг случатся. Торговец амулетами рассказал, что однажды хотел посетить монастырь на горе Сирануи. Несколько часов поднимался по крутой расщелине под названием «ущелье Мэкура», а в итоге его завернули на полпути, у заставы. Три здоровенных деревенских олуха заявили, что монастырь на горе Сирануи не торгует талисманами. Я сказал, что нечасто храмы прогоняют паломников, готовых оставить у них свои денежки. Торговец с этим согласился и рассказал историю о том, как в эру Канъэй три года подряд на всем Кюсю был неурожай. В городах вплоть до Хирадо, Хакаты и Нагасаки начались голодные бунты. Именно из-за этого голода, уверял торговец, случилось восстание в Симабаре и постыдное поражение первой армии сёгуна. В разгар всех этих потрясений один тихий самурай упросил сёгуна Иэясу доверить ему честь на свои деньги собрать и возглавить войско и во второй раз попытаться сокрушить мятежников. Он так бесстрашно сражался, что, когда голову последнего христианина насадили на пику, сёгун особым указом обязал опозоренный клан Набэсима из Хидзэна уступить доблестному самураю не только малоизвестный монастырь на горе Сирануи, но и всю эту горную область. Тем же указом было создано княжество Кёга, а полное имя тихого самурая стало «господин настоятель Кёга-но-Эномото-но-ками». Нынешний господин настоятель, должно быть, его… – Сюдзаи отсчитывает на пальцах, – праправнук, плюс или минус поколение.

Он наливает чай Удзаэмону, и друзья раскуривают трубки.

– На другое утро с моря пришел густой туман. Пройдя около мили, я повернул к востоку и обогнул Исахаю с севера. Так я в конце концов добрался до большого тракта, ведущего к морю Ариакэ. Решил, будет лучше вступить в княжество Кёга так, чтобы стражники у ворот не видели моего лица. Я шел почти все утро, прошагал несколько деревень, прикрывая лицо капюшоном, и в конце концов оказался в деревне Куродзанэ. Там вороны клевали тело распятой женщины. Вонища стояла! Со стороны моря туман поредел, и стали видны бледное небо и бурая равнина. Три старые сборщицы мидий отдыхали, сидя на большом камне. Я спросил, как и всякий путешественник: далеко ли до следующей деревни, Конагаи? Одна сказала – четыре мили, другая – меньше, третья – нет, дальше. Только последняя бывала там сама, да и то лет тридцать назад. Я ни словом не обмолвился про Отанэ-травницу, только спросил о распятой женщине. Оказалось, ее уже три года муж бил смертным боем, и она отпраздновала Новый год, раскроив ему череп молотком. Управитель господина настоятеля приказал палачу отрубить ей голову с одного удара, и тут я к слову спросил, справедливый ли хозяин господин Эномото. Может, они не доверяли чужаку с непривычным выговором, но все в один голос объявили, что им за добрые дела в прошлой жизни дано было родиться в его владениях. Даймё княжества Хидзэн, сказала одна, отправляет на военную службу одного крестьянского сына из восьми и обирает деревенских жителей, чтобы содержать в роскоши свою семью в Эдо. А господин княжества Кёга назначает рисовый налог только в урожайные годы, заказывает провизию и масло для светильников в монастырь на горе Сирануи и требует всего-то троих стражников для заставы в ущелье Мэкура. За это молитвы в храме обеспечивают полноводные ручьи для рисовых полей, залив кишит угрями, а корзины полны съедобных водорослей. Я полюбопытствовал, сколько рису съедают за год в монастыре. Пятьдесят коку, ответили мне, – достаточное количество для пропитания пятидесяти человек.