Алексей Шепелёв - Затаившиеся ящерицы

Чуть не главная его черта в том, что он, мой любимый, почти всегда и почти ко всему относится с юмором. Я долго не могла привыкнуть к этому: что чуть не в каждой его фразе есть двойной смысл, подтекст, подвох, игра, проверка собеседника на вшивость. Он даже прямым текстом упрекал меня, что я маловнимательна, инертна. Что ж, теперь я понимаю, что привычка общаться с обычными людьми застила мне взгляд, и что такая проверка вполне оправданна.

– Заткнись, – машинально отзываюсь я. Вспоминаю, что когда я подошла к ней в первый раз, узнала и сказала, она сказала… В бешенстве я отпрянула, даже ища какую-нибудь палку, нагнулась… Она тогда толкнула меня ногой в колено. Я, видимо, упала и ударилась обо что-то головой. Вот тварь!

Я неосознанно принюхиваюсь, и кажется, что кроме таких ближних запахов, как запах потухшего костра и разлагающегося съестного, меня касается ещё и отвратительный запах горелой или перепревшей резины… тоже вроде бы знакомый, причём почему-то из детства, но какой-то нехороший, мерзкий… вспомнила! – запах презервативов!

– Ну давай же, харэ копаться! – прикрикнула опять она. – Там финка где-то моя валяется или втыкнута – разрезать провод, проволоку – не видно ни манды! Чмо, козлы вонючие, ответите!.. – Она прибавила целую гирлянду отборных ругательств, которые, надо признаться, в её поруганных поганых устах, произнесённые её грубым голосом, со всей её злобностью и одновременной какой-то несуразной мальвинностью, выглядели (или слушались) весьма органично.

В долю секунды снова какая-то вспышка или провал, помутнение – как в сверхкороткой фотовспышке я вижу её фигуру, её тело, облепленное мухами… муравьями, комарьём и мошками!.. Ещё через микромгновенье они разлетаются, и остаётся отвратительный… нет, не отвратительный, а просто сухой и белый, как в школе в кабинете биологии, прочный и надёжный, единый скелет, кое-где с красноватыми стяжками мышц и беловато-голубоватыми стежками сухожилий, как на том же школьном плакате или атласе…

И на словах он мне живописал её портрет. И голос, и лексику. Полная Шахре-зада!.. Из Бриджит Джонс, думаю, никакими телепередачами с пластической хирургией, салонами и подбором модной одежды нельзя сделать… Кто он ? Кого сделать?.. Это всё «женские штучки», и мне на них плевать, говорит он у меня в голове, мне важен общий эффект… есть какая-то неуловимая деталь, как у тебя улыбка и глаза, детская рубашечка, как губы у Арины… Как нечто неуловимо… – вклинивается уже Долгов-Шутов – неуловимо-профурсетское у неё … Тьфу!

…Откуда-то сверху обрушивается пчелиный, как в мультфильме «Маугли», рой, после которого на остове вылепляется что-то наподобие этого Маугли, или кто-то…

Что-то такое знакомое… Я вспоминаю его оговорки, подробности текстов, припоминаю, как блеснули его выразительные, но тихие глаза, когда я спросила о самой одиозной «героине на героине»…

Её глаза, конечно, никакие не большие, не голубые, и не карие, не красиво-яркие, а самые обычные глазки, какого-то невнятного мышиного цвета, но… кажется, с восточной поволокой и с этим едва уловимым пресловутым блеском распутности или наглости. И эта татуировка, вроде бы и та , но, конечно, не совсем та: тривиальная змейка вокруг розы, заштатный подростковый кураж…

Я вдруг понимаю, что видела её раньше, можно даже сказать, знакома с ней! Сама и лично! Город-то небольшой… Я отлично помню тот день, это было почти ровно год назад…

…И этот кто-то в моём провале сознания напоминает не только тёмноволосого Маугли, но и как бы… меня !..

***

Это был наш поход на Святовск о е озеро. Тогда мы постоянно где-то шастали, в палатках ночевали…

Место красивое, интересное. Озеро идеально круглое, скорее всего, образовалось от метеорита. Мы не раз слышали легенды (даже в статьях краеведов в нашей газете) о его бездонности («верёвки с грузом до дна не достают»), о его смертельной опасности («много рыбаков утонули») и главное о затопленной в нём церкви, из-за чего из-под воды иногда слышен звон колоколов, своего рода отголосок легенды о граде-Китеже. Впрочем, наука вроде бы установила, что подобно нынешнему шуму от автотрассы, до коей километров пять, поэтому и не подумаешь, что это эхо, от водной глади отражался звон ближайшей церкви; а вот сам пейзаж действительно не лишён метафизичности… Один раз мы лицом к лицу столкнулись в этом лесу с людьми в камуфляже и масках, с собаками и автоматами, они нас даже распластали на земле, типа что-то отрабатывали… Скорее всего, какие-то местные РНЕшники или коловраты, не помню, как они себя именуют… Но и это происшествие нас не остановило, потом только статейку написала «Операция «Ы», потом вызывали в управление ФСБ, расспрашивали подробности, сказали: «Спасибо»…

Но не об этом я вспомнила… На этот раз со мной в компании было четверо парней, все наши – мои и Аринки знакомые с детсада… Дождь лил, впрочем, не сразу, а уже потом… Мы совсем, кажется, ничего не пили, просто жгли костёр, сидели, пели песни Янки… А рядом, на другой полянке, отделённой от нас еловым молодняком и стволом поваленного дерева, образовалась другая компания, вроде бы более многочисленная, ну и естественно, более пьющая… Они нам не мешали, но всё равно как-то заинтересовались: то же самое: все свои, город-то небольшой… И послали делегата…

К нам вышел Вовчик, двоюродный брат Арины (через год он умер, отравившись грибами на подобной тусовке, очень жалко, его я знала с детства), и он стал как-то лазить постоянно к нам… Вскоре все перемешались, а я из-за своей тогдашней привычки к созерцательности отделилась, пошла посидеть одна на том самом дереве. И тут ко мне вышла некая коренастая деваха, довольно брутальная, с какой-то финкой в одной руке («просто для прикола», типа аксессуар, сунула её после, как в брюхо, в карман-кенгуру), и с бутылкой бормотни в другой, и предложила выпить!..

В конце, когда хлынул ливень, обе компахи, с дюжину человек, влезли в один автобус. Я села с Тёмой, мы что-то веселились, ржали, а Шипунов (добрейший толстяк и великан, который всё пытался за мной ухаживать) возревновал и сел с одной из двух леди из их компании – как раз с Зельцер, они разговорились и всю дорогу вполне благообразно трындели всё про какую-то жёсткую музыку, в частности, про группу Burzum, превратно понятого Толкиена, ритуальные убийства и сожжение церквей…

Да, нет сомнения, это она! Я не верю своим глазам. Может, это опять всё сон? Но вот же она – она! – стоит, белая, бедная, дикая, вихляясь и приседая у обычного чёрного деревца, на ней замусоленные, перекрученные, дурацкие красные стринги, грязные рыхлые ноги в непомерных, чуть ли не зимних, мартинсах… Как всё же больно!.. И синячина со стёсанной кожей от её подошвы!.. Её руки сцеплены сзади, и закручены, как наручниками, какой-то проволокой… Она извивается, мается, матерится, плюётся, вращается вокруг столба, со стуком заскакивая ботинками на какой-то деревянный помост, что-то типа ящика… Рядом, мне так и кажется, валяются шприцы, презервативы, и от них пачки.