Алексей Шепелёв - Russian Disneyland

И короче, начались «Весёлые старты» (или страсти). Весь какой-то огрубевший, закостеневший от выпивки, непомерно красный с красными остекленевшими, будто искусственными – но всё же живо выражавшими дурачее мертвящее выражение – глазами Папаша схватил мёртвой хваткой ничего не подозревавшего лыбящегося, скалящегося и раечкающего Мирзу. Вскоре его насильно разогнали (держа-таща за руки), причём не боком, а как-то прям в лобовую в стенку, и громыхающий кирзачами, негнущийся и одухотворённый только фантазией что-твой-Железный-Дровосек-Папаша, громогласно оттопав вслед за ним три шажища, шарахнул бедному прям под копчик.

Естественно, что попытка не была результативной, и всеми сразу же было решено её повторить. После почти что десятиминутных оваций корчащегося на полу Мирзу уж было опять подымали и потащили, но вступились Ган и Серж…

А тут как раз подоспел пойманный сердобольными сотоварищами-односельчанами Шывырочек, уже почти избегнувший очередного титула… но всё же, эх… словленный ими на выходе в раздевалке!.. Само его наименование, судя по рукоплесканиям и руконаложениям публики, даёт ему большие преимущества…

Но тут случилось непредвиденное. Раздалось Белохлебовское «Са-ашк!», и хоть и пьяный, но достаточно быстро сообразивший помощник, уже тоже утекавший и почти миновавший сей чаши, был настигнут, сбит с ног и схвачен, – и откуда-то из тёмной чащи раздевалки послышалось весёлое простонародное «Сд ябрили 15!»…

Потом были довольно продолжительные консультации тренера-новатора со спортсменом – как пить дать будущим рекордсменом. Со стороны слышалось: «Не буду!» – «Б уд и шь!» – «А э сли ему с двух сторон всадить» – «Да он ссохший, лёгкий, точняк».

Надо ли уточнять, что после всего сего со всем уже наверное смирившийся Сажечка был отпущен Белохлебовым – откуда-то из затемнённого угла – и выскочив, шарахаясь из стороны в сторону, как аглицкий иль польский кролик от русских борзых, чудом как-то вильнул от тяжелейшего удара Папаши, – фу, увильнул!.. – а потом – чисто случайно! – проскочил как-то вроде прям под чудовищно задранной в дурачем пируэте ножищей Суси и рванул на выход, и даже был таков. «Эх-хе, – вздыхал атитектор главный фермер, – такой дуэт расстроился!..»

И наконец, под гром аплодисментов, под романтическую музыку («Ты морячка, я моряк…») в свете прожектора (кто-то управляет за С-ора) на лёд пола вышла знаменитая пара – двукратные чемпионы правого крыла коридора и априори нынешние фавориты. Швырочек ёрзал в объятиях партнёра и вырывался, как заяц в «Ну погоди!», а Суся, двухметровая обдуплеченная дядильня с «железной губой», как Волк, кланялся, пожёвывая в вставных стальных зубах цыгарку.

Наконец, разогнавшись – в обнимку и полузадом – полукругом по залу, они одновременно – один за другим – въехали по касательной к заветной доске почёта и, ещё более синхронизированно выполнив некое подобие «пистолетика», – у первого переходящего в «тулупчик», а у второго в пинчекрен, – засандалили его ему. Попал кроссовком ему, а он своим ему на портрете в лоб. Такая вот кода па-де-дё. Все были очень довольны (а Ган, видимо, всё же почему-то и не очень), и даже сами чемпионы, получившие в качестве приза отдельно припасённый литровый кубок водки «Rasputin», разделить тяжесть которого, впрочем, тут же нашлось много желающих (большинство из которых тут же получили от Суси наградного пинка).

«Посидим мы вечерком, / Нам поможет интерком!..» – бурчал-напевал себе под нос Бадорник какую-то ахинею, поспешая трусцой, полусгорбившись, полускользя по хрустким корявым ледышкам.

А между тем друзья-оппоненты Яха и Мирза опять всё возились на полу у раздевалки. Стоя на четвереньках, они то обнимались, то бодались, взаимно назывались брать ями, друганами и корешами, горячо клялись в любви и уважении, даже до того, что готовы отдать друг за друга жизнь, но конкретно в этом случае «конкретно уступить» никак не могли. При этом, естественно, не обращалось никакого внимания на то что, гонец уже удалился, и что давно приблизился Швырок, который уж было хотел уж в очередной раз даже слинять домой, но по дороге был встречен Яхиной м атрей, направлявшейся с кипятильником в руках в школу на поиски своих Левона да Яхи, которую заверил, что сам, быстренько вернувшись-обернувшись, тотчас же их найдёт и полностью возвернёт в лоно семьи безо всяких электронагревательно-нравоучительных приборов. Благо, она задержалась со своей родственницей, которую ученики звали «мама Чоли», в школьной столовке.

– Лёньк, хватит пол озить, вставай!.. – хватал и тянул он ручонками Яху то за руку, то за кудри, – щас мать придёт с кип и тильником!..

– Яп-понский ты крокодил!.. – изредка отвечал Яха, как бы переключившись на Швырочка, но если очень прислушаться, то он, скорее всего, вторил своему Левону, который тоже лежал, приткнувшись, у двери учительской и изредка произносил сам для себя то же самое ругательство – получалась своего рода перекличка поколений.

В этот момент раздался стук в дверь и послышались какие-то словеса, и Мирза несмотря на то, что был поглощён участием в диспуте, распознал, кто их произнёс. Директор!

Он отбрыкнулся от брательника и как мог расторопно кинулся к двери задвигать засов (недавно вбили несколько гвоздей на 150, загнули так, что держат брусок под ручкой). Оказалось, что, конечно же, он был не закрыт, просто Кенарь в первый раз дёрнул дверь несильно, сам подумав, что она заперта. Тут же он кинулся искать Сержа или Гана. (А Яха, как ни странно, продолжал и спор, и перекличку, изредка приговаривая про крокодила и что «с-снач-чала зы с-магоным, а патом…»)

Когда сказали Леониду, он сразу принял решение, но довольно необычное и жёсткое. Выключить свет, Кенаря запустить, накинуть ему на голову мешок, связать, кинуть его в кабинет биологии (единственный, от коего на руках были ключи), заперев, а завтра С-ор его выпустит. Большие мешки от картошки, как знал Морозов, находились в мастерской, где недавно только на уроке «домоводства» девочки их зашивали, там же было можно отмотать сколько угодно верёвки или проволоки. Был послан еле ходячий Швырочек. Сегрегата Папашу будили всем миром, лауреату Сусе почти полчаса объясняли. Но как ни странно, Кенарь не ушёл, и всё получилось…

Уязвлённый отсутствием Яны и вообще безнадёжностью в отношениях с ней, Морозов вспомнил и решил припомнить директору один недавний случай. Правда, честно сказать, он и сам его понял не до конца, и присутствовал на инциденте не с самого начала (был послан – как раз прямо из столовой – таскать из магазина банки с томатной пастой), но из-за своей природной проницательности, кажется, догадался. Во время линейки, уже под конец её, когда все вопросы с присущей ему педантичностью Кенарь уже обговорил , он вдруг назвал фамилию Яны и с присущей ему и всем административным деятелям косноязычностью, используя какие-то мерзкие недоговорки типа «а есть ещё и такие…» или «я думал, что ученица, которая является твёрдым хорошистом, твёрдо себе должна представлять…» и «не даром ведь её брат…», поведал недавнюю историю на дискотеке, суть коей, как с трудом (и ужасом!) понял Морозов, сводилась к тому, что тов. директор повстречал Янку где-то в коридоре в объятьях чувака из Васильевки. Или «не совсем уж совсем так…» (очевидно, не совсем в объятьях) – «во всяком случае, мне так показалось…» Лёнечка был шокирован не меньше всех остальных, но по-другому, из-за другого , и рационально твердил себе: «Ну и что ж такого-то?!» Яночка ему нравилась за то, что пресловутое учительско-обывательское «благоразумие» ей было чуждо, и она как-то даже неосознанно пыталась бороться против него, пусть по-своему, примитивно и спонтанно, но всё же…