Алексей Шепелёв - Russian Disneyland

У них же, Морозовых, только у бабушки была такая же скромная обстановка – конечно, исключая такую уж грязь, тесноту и всю эту мерзостную убожественность, которую продуцирует разжирание (да ещё в не меньшей степени и курение!), и они привыкли к ней, но всё же не могли представить себе жизнь без некоторых удобств родительского дома – таких, как цветной телевизор, чистая, мягкая постель, мягкая мебель, тепло и ванна… – впрочем, последняя у них только-только появилась, и хотя воду в неё надо греть уже не кипятильником в ведре, а титаном, но всё равно очень долго и воды мало, а туалет и по сей день на улице… Но и тут даже сохранилось кое-что от веками заведённых традиций: как правило на месяц холодною зимой берётся в дом только что отеленный тел ок (телёнок), а весь апрель завсегда гостят шумные и вонючие цыплята… да и самогон иногда гонится – без него, как универсальной валюты или смазки, ни один сельхозпроизводственный процесс не стоит и начинать…

Белохлебов же жил на несколько домов: в одном, тоже у бабки, всё тоже было примерно так же по-старинному, но тут он только, можно сказать, ел и спал, в другом доме (соседнем) у него устроено что-то типа склада – тут целые горы, тюки и сундуки со всем чем ни на есть – так сказать, припасы на жизнь будущую («У! у тебя, дядь Лёнь, как у фараона!» – смеются по этому поводу братья), и одна отделанная комнатка, где тусовалась (ночевать всё же брезговала – почти каждый день уезжала домой в город!) дочка, а третий, огромный и чуть ли не трёхэтажный, он потихоньку строил в самом центре села.

Дальше пошла полнейшая бардель, которую, впрочем, многие и ожидали. Какой-то дуралей, вместо того чтобы выключить свет в раздевалке, вырубил рубильник, и с необычайным дурачим воодушевлением все бросились туда…

Кенаря, не церемонясь, швыряли и даже пинали, кое-как заволокли в кабинет биологии. Была целая толпа, и не успел Ган взмолиться: «Па д цаны, хар э , ну харэ же!..» – как на фоне этих невнятных призывов к порядку ни с того ни с сего, безо всякого плана и провокации начался собственно погром. Брали и кидали – кому что под силу – парты и стулья – а все они и они с железными ножками!..

Это было что-то неописуемое: почти в полной темноте, в замкнутом пространстве класса, почти что над самим лежащим в центре комнаты зак укленным в мешок директором… как от автоматных очередей в американских боевиках непрерывно и с грохотом летело стекло и прочие внутренности шкафов со спиртовыми препаратами, и особенно эффектно – два довольно больших аквариума – кстати, любимое детище С-ора. Причём бросали, не взирая друг на друга – ведь надо было чуть разбежаться, чтобы запустить стул или кидануть парту – а успел ты отбежать обратно или нет – уже твои проблемы. А уж на Кенаря и подавно никто внимания не обращал. Тем более, что он стоял в дверях и тоже вещал что-то невнятное типа гановского «харэ»…

(Сам же он, хвативший адреналина и впечатлений инициатор, едва завидев его, и поняв, что вместо оного ополоумевшие пьянищие бугаи – ну конечно же! – заграбастали полозившего в коридоре Яху, а кроме того, судя по очутившемуся здесь директору, наверно ещё и выломали дверь класса, быстро ретировался – побыстрей к бабане, описать весь небывалый кавардак.

Сначала начинаешь, думал он на бегу, вроде всё нормально, ясно и прикольно, потом сам ужасаешься, думаешь «Зачем всё?» и «Как такое вообще…», и хочется, чтобы всё было сном, а потом всё настолько разгоняется само собой, всё вокруг кружится и мельтешит, и появляется второе дыхание, как будто какая-то сила наполняет тебя и ведёт сама, и тут даёшь по полной, как и все – куда вывезет! – а успокаиваешься только когда всё кончилось и надо писать. Впрочем, только садишься за стол – нападает то же волнение, сдавленное где-то внутри, как пружина, – как будто всё опять повторяется. И повторяется – но уже в миниатюре…)

Сажечка же, который был, что твой цирковой карлик, водружён главным фермером сотоварищи прямо на главный стол в коридоре и плясавший было под аккомпанемент Белохлебовского баяна, припевая что-то непотребно-патриотическое и прихлёбывая из горла, а чуть позже, когда все смылись, всё боялся слезть: ему, как с похмелья иль по обкурке, чудилось, что стол под ним настолько высоченный, что слезть с него самостоятельно никак не представляется возможным! – наконец-то кое-как, аки переевший престарелый кошара или же молоденький неумелый котик, чуть не на когтях спустился с его краю по скатерти, стащив, конечно же, её за собой…

Через минуту-другую он уже самоотверженно, словно зазомбированный солдат будущего, бегал под ударами «стихии», между нагромождений стульев и парт, спасая рыбу … Вектор «спасения» ему, судя по всему, задала сковородка, которую он неизвестно где и почему захватил – он сидел на корточках, а потом прямо-таки ползал в осколках аквариума, разгребал и загребал их руками, стараясь выбрать крупных красных меченосцев и их «сосельдей по несчастью» гуппёшек.

«Буду жарить – буду!..» – причитал он.

Когда набрал почти полную сковороду (конечно, не преминув при сем изрезать все свои сухонькие, промасленные до костей ручки, из коих, однако, супротив ожидания от их и его сухости, обильно текла кровища!), невзначай столкнулся – в коридоре уже – с директором. Тот ему что-то говорил, но он не понимал и всё как загипнотизированный, то повышая голос и отрывисто, то переходя на причитания полушёпотом, сообщал: «Буду жарить, буду! Буду всё равно… Бу-ду!! Буду жарить, жарить буду!.. Рыбы нажарю… пожарить рыбки… рыбоньки поднажарить, эх… Ну, пожарить, да, да… Буду!!» При этом юрод ещё как-то щерился, причмокивал, посасывая зубы, неприлично ковырялся во рту окровавленной рукой и вроде бы даже кое-что жевал.

Когда уж совсем обезумевший от увиденного (да и от последних событий вообще!) Кенарь тоже как-то так машинально или гипнотически притянул к себе его вторую конечность, явно что-то сжимающую и скрывающую у пояса или за спиной, – чтоб убедиться, что «он, каналья, гад, хрустает сырую рыбу пополам со стеклом и лыбится!», то увидел в ней порядком обгрызенное восковое яблоко.

Часов в одиннадцать утра Серж направился к Белохлебову. Во дворе фермера не оказалось, и Серёжка решил зайти к нему домой, поскольку его распирало кое-что тому поведать. Дверь была открыта, бабка видно ушла к соседке. Из «избы» (главной большой комнаты) доносился храп, в отдалении напоминающий «умело аранжированный синтез звуков живой и неживой механики» или, иными словами, «когда стоишь у окна с пр а сятами с тачкой, а Ган выкидывает от них навоз, а рядом тарахтит трактор».