Алексей Шепелёв - Russian Disneyland

«А на той-то неделе тоже наша Яна общалась, но все мы видели, с кем, и тоже все мы его знаем… Значит, получается – да, Яна? – кто хочешь подходи, только надо быть крутым…» – так и стоял в ушах «контрольный». И он услышал, как в рядах старых кто-то негромко брякнул: «Пьяная баба м… де не хозяйка», и показалось, что услышал это и директор, и что на мгновенье краем губ улыбнулся… И он увидел, как помутнели-увлажнились её красивые карие глаза, как сверкнули знакомой по взгляду её братца яростью, как кровь прилила – красиво, будто румянец – к её лицу, и она стала вдруг слегка красновато-пышущей и растрёпанной, как после длинной пробежки на физ-ре (или другой «нагрузки») и своим почти ещё детским, наиграно-подростковым, но уже по-женски красивым, томно-грудным голосом произнесла над всеми: « Нет! Неправда! » И она заплакала, закрыла ладонями лицо и убежала в класс. А потом ещё сидела на уроке, превратившемся в некое обсуждение, тоже закрывалась и тихо плакала, утираясь тыльной стороной ладони (он даже хотел проявить смелость – и по-рыцарски, по-рей-баттлеровски предложить ей свой платок, но он был какой-то уж совсем маленький и детско-непрезентабельный) и изредка страшновато сверкая глазами и проговаривая: «Нет, неправда». Классуха и «весь класс» её как бы поддержали, но всё это было тоже всё равно как-то по-школьному мерзко, а сама Яночка под конец уж утешилась жеванием ж е вачки, а тут ещё с поддержкой и с завсегдашней фамильярностью «Можно у вас посидеть?» пришли два товарища-старшеклассника, уселись на заднюю парту и оттуда громко вещали: «Ничё, Янух, не реви, всё будет ничтяк», а негромко перебрасывались ещё некоторыми рассуждениями: «Ну чё, уж пора начинать… Не на этой дискотеке, так на другой – или Олег, или Лапа опять приедет… А чё, все порются, и Яночке пора уж тусить… а то уж совсем… Все, а она типа не как все. Вон мелкие, страшные, ноги как спички, а того… а Янка сочная вся, нормальная – особенно поп-па!.. у!.. Правда братан, говорят, сказал, что кто Янку тронет, того прирежу. Я х… ю с нево, но он же сделает!.. Но Лапе-то или даже Олегу похрен наверно, тем боле, что она и сама токо к ним и липнет – тоже ведь нашла к кому! Ух, я б её!.. Ну ничё, подождём…»

Учитель математики, бормоча уже «Сучка, заморыш вонючий, убью!..», немного запалившись, остановился у дома Мирзы, как бы всё ещё определяя, тот ли это дом или нет. Обычно видел его, как здесь говорят, «с того пл анта» – то бишь того посёлка, с той улицы на том берегу речки – то есть, проще говоря, если смотреть от школы, прямо с её порога, то на перпендикуляре к нему прям и увидишь вдали этот домик – весь светло-беловатый и маленький на фоне тёмных других, стоящий немного особняком на некоем пригорке, без деревьев и кустов вокруг и почитай вовсе без оградки, потому что она давно развалилась и большую часть её уже поистопили в печке. Однако чтобы попасть туда, надо либо сева, либо справа обогнуть полукруг, а вернее – полуромб…

С-ор, с его почитай что профессиональным интересом к зодчеству, отметил, что белым дом казался из-за того, что половину его составляли сени, сделанные, можно сказать, из дерева, а на самом деле что называется кой из чего, обитые дранкой и обмазанные, но вроде бы по-нормальному не оштукатуренные, а прямо почти как у него на родине, то есть и раствор-то этот не на цементе или извести, а на коровьем помёте и глине, и, уже судя по тому, как он осыпался, и эти компоненты экономились, а в основном в нём солома да песок. Кирпичная же часть дома была также оштукатурена (в отличие от соседних домов, да и вообще, наверно, всех домов деревни), но тоже вся облупилась, осыпалась, обнажая более ранние слои, уже штукатурку на извёстке, но с сильным преобладанием песка, оправданным, как вы поняли, не какой-то особой технологией, но только послевоенной нищетой; торчащие кое-где крупные, старого производства, тёмно-красные кирпичи (а не новомодные белые, как казалось издали) были нейтрализованы сверху тем же раствором, рассыпавшимся-растёкшимся из пазов между ними (или из неуклюжих бабьих попыток частичной раставрации штукатурки), из-за чего издалека всё и выглядело светлым. Во многих местах кирпичи были выщерблены очень сильно, а кроме того, были две трещины во всю стену, и даже напрашивались мысли, как домик еще стоит…

От ветра качалась антенна, сделанная из трубок от раскладушки и какой-то палки-коряги, и закреплённая несколькими слабыми проволочными растяжками сбоку крыши. Весь домик, казалось, содрогался с каждым порывом, и казалось, что даже голубоватое мерцающее сияние телеэкрана и пробивающийся через крайнее оконце с одинарным стеклом вокал Листьева (да, ещё не Якубовича! – 2008 ) на мгновение гаснут и прерываются, как ещё в недалёкое время поздней у нас электрификации и само электричество… Впрочем, подумал учитель, это наверное проводка и шалит, а не антенна (а на самом деле особенно хреновы провода, идущие от деревянного столба у дома к изоляторам, вкрученным вверху у крыши), и осторожно, даже боясь разбить, постучал в однойное , как тут говорят, стекло – сначала показалось: треснутое, а на самом деле составное из фрагментов.

После коротких вопросов и ответов в сенцах появился свет, и его пригласили войти – объяснить и показать, где конкретно, потому как «так ведь никак не найти: рано ведь внучеку курить-то… хоть все и знають, что курить…» Полы под тяжестью человека сразу заскрипели, и когда бабка захлопнула дверь, весь дом опять будто заходил ходуном, и сразу ударил в нос этот непонятный и неприятный запах, который тут у всех в сенях, а у некоторых и в домах. Что-то такое застарелое, залежалое – все эти изначально полусгнившие доски, находящийся тут же за занавеской ларь с зерном (которое тоже ведь гниёт, к тому же мыши со всеми их продуктами жизнедеятельности), всякая столетняя утварь, засохшие, то замерзающие, то оттаивающие остатки съестного, запасы, и к тому же ещё и помойное ведро, и, как показалось С-ору, самый обязательный компонент – непременный запах клеёнки, которой обязательно застелен стол, а то и два, да ещё какие-нибудь полки, а то и обиты стены.

«Зато на двери подкова, – отметил опять про себя С-ор, – и не какая-нибудь декоративная, а самая настоящая – большая, ржавая, старая наверно».

Бабка зажгла свет и тут на бурчание «чёрного» сообщила, что «м атря-то опять на работе на сутках, а сам-то, едва проспавшись, опять венчается (т. е. по-нашему, „является“, пьянствует) где-й-то». Гость стоял в пороге, тяжело дыша и отфыркиваясь от неприятного запаха, а теперь ещё от липшей прямо в усы и нос плисовой шторки, так и источающей из себя пыль и мелкие ошмётки паутины, тоже все в пыли и сами почти в неё превратившиеся.