Герчо Атанасов - Провинциальная история

После этой истории Стоил долго не виделся с Христо. Та ночь оставила у него в душе ощущение чего-то липкого, грязного. Его первая интимная встреча с женщиной оказалась нечистой, ему было стыдно, но, как ни глупо, где-то в глубине души он чувствовал себя победителем — впрочем, тогда все было глупостью. Воспоминания о той ночи оживали в его снах, она открыла ему жизнь с новой стороны и еще больше укрепила его твердые взгляды.

Когда Стоил приехал с назначением в родной город, Христо уже заведовал отделом в окружном комитете партии. Он жил в просторной квартире, женился, растил сына, однако нрав у него остался прежний. Жена Христо, как это часто случается в жизни, была его полной противоположностью. Миловидная, тихая, из интеллигентной семьи, Диманка казалась его облагороженной и призрачной тенью.

Вскоре они подружились семьями, и Стоил начал частенько размышлять о том, какую важную роль играют случайности, как часто они вторгаются в нашу жизнь, разрушают наши надежды.

И если бы теперь, спустя годы, он попробовал разобраться, на чем основывалась его дружба с Христо, то оказался бы в затруднении. Что могло сблизить их, столь непохожих друг на друга? Их достоинства? Недостатки? Для Дженева это оставалось загадкой, и разгадывать ее он особенно не торопился.

Почти одновременно они заняли главные посты в городе; ежедневно встречались, проводили заседания, спорили, вместе принимали решения. Им уже трудно было обходиться друг без друга не только на службе, но и в часы досуга, во время вечерних прогулок, когда хочется дружеского общения. Эти совместные прогулки особенно сроднили их.

Шли пятидесятые годы, это было трудное время. Стоил хорошо запомнил тот вечер, когда Христо впервые произнес слова, казавшиеся в ту пору такими резкими и даже опасными: «Неладно что-то, Стойо, не только в Датском королевстве». В голосе друга Дженев уловил щемящую боль. Ему она была знакома. Постепенно они начали поверять друг другу кое-какие соображения. Больше по обыкновению говорил Христо. Он ссылался на различные случаи, факты, анализировал их, и в его суждениях свобода мысли нередко как-то удивительно сочеталась с догматизмом, что было характерно для того времени. А то начинал громить кого-нибудь из вышестоящих, обвиняя его в двуличии, трусости, карьеризме, которые, как сорняки, буйно произрастали на почве, богатой энтузиазмом, но бедной опытом. «Мало того, что он насаждает свои порядки, ему не терпится навязать другим и свой образ мыслей, — говорил Христо. — Если ты смотришь на вещи не как он, значит, для тебя нет места под солнцем».

Стоил умел слушать и не переставал восхищаться памятью Караджова. Он знал многих, о ком толковал Христо, встречался с ними изо дня в день, однако должен был признать, что в его представлении жили скорее идеализированные образы, чем реальные люди, со своим кругом интересов, своими достоинствами и недостатками, в некоторых так хорошо разбирался Христо. В поле зрения Христо был хаос людских страстей, а Стоила больше интересовала среда, но, как ни странно, выводы их совпадали. Позднее ему стало ясно, что эти совпадения были обманчивы…

Стоилу пришлось прервать свою прогулку в прошлое — в кабинет вошел Христо Караджов.

— Эх, Сократ, Сократ! — загорланил он с самого порога. — Зря ты забиваешь себе голову всяким вздором. Это такой же порок, как и бедность! — И захохотал неизвестно почему. Стоил сдержанно кивнул, удивленный такой непосредственностью; можно подумать, что третьего дня они не разругались в дым. Но таков уж Христо: утром мечет громы и молнии, а вечером дружески хлопает по плечу. Тем хуже для меня, подумал Дженев.

Караджов, видно, отгадал его мысли и решил рассеять нависшие тучи: сегодня он охотнее выпил бы чего-нибудь, вместо того чтобы снова затевать спор. В душе он надеялся, что и на этот раз сумеет переубедить Стоила и сгладит дурное впечатление после ссоры.

— Ну как, старик, неужто ты все еще дуешься?

— Тебя это удивляет?

— Слушай, я предлагаю покинуть этот сумасшедший дом. Поедем лучше ко мне домой, выпьем по рюмочке, а?

Стоил нахмурился: последнее время его все меньше влекло к Караджовым, да и хотелось поработать вечером.

— Опять эти катушки-безделушки? — догадался Караджов. — Я их в порошок сотру, так и знай! Сотру в порошок и возмещу убытки!

Стоил невесело улыбнулся.

Квартира у Караджова была большая, уютная, в старом доме на тихой улочке, круто спускающейся вниз между двумя бульварами. Отсюда открывалась северо-восточная панорама города: учебное летное поле, старый учительский институт, потонувший в пышной зелени, виноградники. Среди них пестрели коробочки новых вилл. В погожие дни, а они составляли бо́льшую часть года, с террасы виден крутой лоб громоздящегося вдали скалистого хребта, чьи тысячелетние морщины сглаживает расстояние. Вечерами Караджов любил посидеть на террасе, созерцая умиротворенный простор, полыхающую в лучах заката гранитную глыбу, за которой было его родное село, уже наполовину опустевшее. Старики Караджовы умерли, дом, стоящий посреди широкого двора, обветшал. Караджов привел его в порядок, оштукатурил и после долгих колебаний перевез в городскую квартиру старинный комод матери, софру — низенький обеденный стол — и небольшую деревянную икону, унаследованную от материнских предков. Старинные вещи дополнили и облагородили современную стандартную мебель. Здесь, у камина, часто проводили время оба семейства.

Первыми заводили беседу женщины.

Они были совершенно разные. Мария — яркая, с пышными формами и страстным грудным голосом, а Диманка миниатюрная, тихая, скромная. Мария любила дорогие экстравагантные наряды, ее гардероб напоминал реквизит какой-нибудь известной актрисы. Диманка, наоборот, носила простые однотонные платья, покрой которых говорил о строгом нраве. В отличие от Марии украшения она носила крайне редко, да и было у нее всего лишь обручальное колечко и брошка, сделанная из старинной серебряной монеты с изображением Юстиниана. Эта реликвия досталась ей от отца, и Диманка отказалась продать ее музею, где работала. Прикалывала она брошку лишь в праздники или когда шла на концерт местного оркестра.

Разговор обычно начинала Мария. Она порхала с одной темы на другую, от одного случая к другому, и болтовня ее была всегда поверхностна. Ей не хватало образования, и, желая скрыть это, она лихо жонглировала разнообразной информацией. Мария регулярно читала газеты и журналы, часами просиживала у телевизора, не пропускала ни одного кинофильма, а тем более спектакля в театре, что ей полагалось делать по долгу службы. Однако Мария сознавала, что она человек без профессии, что у нее нет никакой специальности, нет системы знаний в какой-либо области, поэтому ее суждения зачастую хромают и ей никогда не сравниться с остальными тремя собеседниками, особенно с Диманкой. И поскольку осознанная немощь обыкновенно проявляется в зависти, Мария часто впадала в озлобление, а в минуты трезвой самооценки, на которую она была способна, глубоко страдала.